Хочу женщину в Ницце - Владимир Абрамов

– Видать, с приключениями своими ты решил покончить. Крови повидал предостаточно и более не желаешь. Теперь душа твоя трепетная ласки требует. Вот уж кому алмазы в радость, кому красавицы, а тебе, выходит, конь заморский стал по-настоящему душу греть.

Глаза Алехана стали влажными и полные губы задрожали.

– Точно так, разгадала ты меня, не зря тебя ведьмой кривоглазой ребятишки здешние кличут, всё ты примечаешь! Лошадь, дорогая моя, которая человека полюбит, сама становится как человек наполовину. Её бить не надобно совсем, только лаской. Она, как собака, хочет понять, чего желает от неё человек. Я уже много лошадок погрузил на корабли и отправил в Петербург, а оттудова их ко мне под Москву в Остров отправят. Хочу я конезаводчиком быть, а не генералом. Кровушку людскую не хочу более видеть я! Уйду в отставку, только матушка бумаги подпишет, мною уже составленные, я такое дело хочу сделать, что даже себе боюсь признаться!

– Что же за дела у тебя будут такие секретные! Неужто в России лошади имеют значение большее, чем у нас? – удивилась Корилла.

– Никому не сказывал, а тебе откроюсь! Племенного жеребца я себе прикупил, 60 тысяч серебром не пожалел положить!

– Да ты, граф, в своем ли уме, 60 тысяч? – Корилла невольно присвистнула. – За такие деньги всех лошадей в Тоскане немудрено купить!

– Э, нет, голубушка, у вас здесь таких красавцев нет! Своего же я не кораблем повезу в Россию, а пёхом – мне его таким же манером из Аравии через Турцию доставят. В России, как и у вас, норовят всё больше коней венецианской породы запрягать. Ты думаешь, почему у нас больше предпочитают шестерочные упряжки? Не от барства нашего! Не роскошью хотим удивить, а всё от того, что лошадки ваши слабые. Разбег берут очень быстро, но быстро и выдыхаются. Задумал я путем отбора и селекции проводить скрещивание и получить постараюсь лошадь для русских дорог. Дороги у нас негодные не в пример вашим, а забот с пахотой у нас поболее вашего. Лошадь нам выносливая нужна для дальних дорог, красивая по статям, хочу, чтоб быстрой была, как ветер!

– Такую все хотят, да ни у кого не выходит.

– Верю я, у меня выйдет, студ-буки заведу, всё чин по чину организую. Рысак будет мой, Орловский, я чую. Что ты фыркаешь, моя дорогая, как я говорю, так и будет!

Корилла обняла графа и прижала его лицо к своей груди.

– Алексис, не держи обиду на меня. Просто завидую я тебе, что за какое дело ни возьмешься, всё у тебя ладится. А может, и стервозность моя бабская дает о себе знать. Но, замечу тебе, что доброта русских людей к пленным туркам пробудила интерес у нас, итальянцев, к вашей стране. Помню, в ливорнской газете «Новости света» вышла статья с таким признанием. Да, граф, соглашусь, наше представление о русских как о невежественных варварах заметно изменилось, и, может быть, в первую очередь, благодаря тебе.

– Перестань меня похвалять, прошу тебя, милая!

Алехан с минуту помолчал и, опустив глаза, тихо и как-то виновато промолвил:

– Корысть вот у меня была и есть, скрывать не стану, корысть в лошадках арабских.

– Я сейчас не о лошадях, я говорю прежде о мягкости твоей души. Да что я, мне твои английские приятели доверительно сознавались, что ты вместе с Фёдором и Григорием, будучи известными в России кулачными бойцами, изобрели метод, чтобы бои заканчивались без травм.

– Они тебе и не то поведают, дай им волю. У нас в России издавна после массовых стычек стенка на стенку было много покалеченных, изуродованных, а, порой, и убитых. Я старался всегда применять свою хитрость – перво-наперво соперника с ног сбить, что называется, «с чистоты снять». Сознаюсь, грешен, и я калечил и уродовал, но видит бог, всегда без злого на то умысла. Бой на кулаках, как и бой на рапирах это своего рода наука, а всякая наука мудрости требует. Не знаю, поверишь ли, но у нас на Руси бой на кулаках отнюдь не на злобе замешан, а на духе соперничества. Бой начало имеет с поцелуя соперников. Предаемся мы этой кулачной забаве только зимой для сугреву. Летом, в жару – никогда, а в такое пекло, как у вас, и вовсе мука телесная, – Алехан хитро улыбнулся и, сжав кулачищи, добавил, – так что, если дразнить меня вздумаешь, даже если захочешь, не ударю тебя.

– Тогда чем же ответить на мою безрассудную дерзость сможешь? – Корилла засмеялась.

– Ласкою, ласкою берусь осадить любого.

– Послушай меня, дорогой граф, я всему верю, о чем ты так доверительно и подробно мне вещаешь, и, тем не менее, меня не оставляет какое-то чувство недосказанности, когда ты так тепло отозвался об османах и их подарках. Чтобы просто так?!

Поэтесса сощурила глаза и прицокнула языком, отчего Орлов поежился в предчувствии лишних расспросов:

– Просто так ничего не бывает, Маша! Я же тебе сказывал, что отпускал пленных на свободу!

– Не надо волноваться, дорогой! Я, конечно, не упустила этого из виду, но у меня такое чувство, что здесь что-то нечисто. Не иначе, здесь замешана женщина? – Корилла видела, что граф задет ее подозрительностью, и получала несказанное удовольствие, ожидая объяснений.

Орлов заерзал на кровати, пытаясь встать, но не смог. Он всё ещё был слаб.

– Что касается того паши, что лошадь мне прислал, то интуиция женская тебя опять не подвела – там действительно была замешана дама, но прошу, не будем этого трогать, тем более, что это давняя история.

Корилла нервно зевнула, поднеся ладонь ко рту, но глаза её смеялись.

– Конечно, конечно, граф, что может быть интереснее, чем часами слушать про кровавую резню и взрывы?

– Не хотелось бы мне вдаваться в подробности, их и так уже было предостаточно.

Поэтесса не уступала, проявляя настойчивость.

– Не потому ли, что это связано с дамой, которую ты желаешь оставить неизвестной для меня?

– Да ты же не поверишь, если отрицать буду, хотя я и сам-то её не знал. По правде сказать, хотел я увидеть её личико, но удержал себя от соблазна и подчиненным моим наказ сделал суровый.

– Ты что, меня нарочно интригуешь, чтобы я из тебя каждое слово вытягивала? – потеряв терпение, Корилла по-хозяйски держала руки в боки.

– Ну, хорошо, – перестал противиться Орлов, – ладно, так и быть, целуй меня скорее, и я расскажу тебе всё, что помню.

Поцелуй оказался слишком влажным, и графу опять захотелось утереть губы, но на сей раз он не посмел.

– Помню я эту историю смутно. Сей инцидент произошел случайно, вскоре после славных дней Чесмы. Судёнышко знатное попалось нам тогда по пути к Царьграду. Оно торговым было, но товар там оказался особым. Одним словом – бабы. Греки добычу требовали, да не дал я им своего дозволения потешаться.

– Вы что же, захватили гарем султанский? – нетерпеливо бросила поэтесса.

– Не спеши перебивать, сам размышляю, как проще рассказать о происшедшем. Судно, доставшееся нам тогда в плен, имело на борту дочь того Гассан-Бея, который вместо Капитан-паши командовал турецким флотом в Чесменскую баталию. С ней плыли и её служанки. Оказалось, что пленнице семнадцати годов, и тех не было. Отец её уехал в Константинополь посуху, а дочь свою водою отправил. Мы случайно оказались на их пути. Никому из военных людей я не позволил даже взглянуть на неё, да и сам уклонился от соблазна. Говорили, что она была очень хороша собой, но как ты поняла, сам судить не могу. Я отпустил её из плена нашего без каких-либо условий, да не просто отпустил, а без задней мысли передал красавице бриллиантовый перстень с изображением матушки. Я желал сохранить сей случай в тайне, да не вышло. Отец её виной тому был, он, кстати, стал позднее главным советником визиря, командующего турками, воевавшими против армии Румянцева. Гассан-бей пробовал через свои связи сыскать в его армии братьев моих, желая мне чем-нибудь отслужить за поступок такой. А когда узнал, что все братья уже в Петербурге, затих. Когда же войне настал конец, то, прознав о пристрастии моем к лошадкам, послал мне в возблагодарение арабских скакунов, да каких! Не пожалел даже денег на богатую упряжь. Спиридову же Гассан-бей подарил кинжал.