Свиток проклятых - Виталий Сертаков

– Вот. Нет, вот он, – уверенно ткнула Женька. – Трактуется храмом как руна Кеназ. На русский можно перевести как «факел».

– А-атличная память, государыня моя, – в салон ввалился промерзший Канцлер, скинул с плеч волчий салоп. – Ольга Александровна, как бы нам по кружечке сбитня?

Несмотря на присутствие денщика и ординарца, Вестник сама, и с явным удовольствием кинулась прислуживать Канцлеру. Над походной плиткой клубился пар, шкварчала на сковороде яичница, пыхтел расписной чайник. В соседней каюте негромко переговаривались офицеры. Женечка завороженно смотрела в окно. На самолете она летала дважды, но оказывается, понятия не имела, что такое настоящий полет. Женька помнила – самолет гудит себе где-то над облаками, земли не видать, тучи еле ползут под крылом. В личной гондоле Его Высокопревосходительства, обитой изнутри бархатом и теплым коричным деревом, хотелось визжать одновременно от восторга и страха. Салону передавались ритмичные рывки, орлы взмахивали крыльями с поразительной слаженностью. Ремни на секунду провисали, и вновь натягивались. Особенно страшно было смотреть в широкое, наполовину запотевшее лобовое стекло. Стая белокрылых великанов то появлялась в разрывах туч, то вдруг исчезала, и тогда казалось, что хрупкая гусеничка с людьми непременно разобьется о скалы. На облучке, в крохотной закрытой кабинке, восседал форейтор, закутанный как Дед Мороз. Руками в толстых варежках крепко держал сложные вожжи. Удивительно, но птицы ни разу не переругались между собой, и не запутали упряжку. Женечке уже давно объяснили, что даже если ремни порвутся, гондола сразу не упадет, не позволит снежный дэв, запертый в трюме. Магической силы хватало, чтобы удерживать в воздухе невероятно тяжелые предметы, но выбирать направления и лететь по горизонтали дэв не умел. Женьке позволили краешком глаза заглянуть в трюм. Там непрерывно металось от стенки к стенке нечто светлое, лохматое, похожее на сахарную вату. Оракул непонятно объяснил, что снежных дэвов берут в плен младенцами, когда те только начинают учиться парить над землей, точнее – над острогами кавказских гор. Взрослого поймать нереально, потому никто толком не может сказать, обладают ли эти сущности разумом.

Три часа в роскошной каюте прошли незаметно. Женечка просилась на балкон, но на мороз ее не выпустили. Дальние патрули передали угрозу нападения диких горгулий. На балконах с обеих сторон гондолы, а также на палубах, где стояли пулеметы, менялись гвардейцы с оружием, в караул выходили в тулупах, с опущенными «ушами» шапок. Оказывается, даже на высоте в километр царит жуткий холод. Земля неслась внизу, гондола покачивалась, будто клевала носом. Мелькали шапки королевских сосен, достигавших высоты в сотню метров, еще выше плыли рыжеватые «мочалки», больше похожие на пемзу. Вестник объяснила, что это такие кустарники, до осени они растут на пустошах, а когда созревают – взлетают, сцепляются друг с другом, и тихо дрейфуют за северным ветром. В «мочалках» активно селятся птицы, поэтому многие придворные любят там поохотиться.

Чем ближе подлетали к Москве, тем чаще среди островов дремучего леса появлялись внизу обработанные поля. Из-за золотистого света или по какой-то иной причине листва сверху блестела, точно мелко нарезанная фольга. По серым просторам болот передвигались даже не стада, а тучи диких копытных. Вдоль опушек леса паслись бесчисленные семьи оленей, кабанов и бог весть еще каких зверюшек, неизвестных земным зоологам. Такое обилие жизни Вожатая видела только в фильмах про африканскую саванну.

Два широких тракта внизу тянулись параллельно, замыкая между собой спаренную нитку железнодорожного полотна. С обеих сторон от дорожного полотна чернела полоса выжженной земли, еще дальше виднелся ров и вкопанные заостренные бревна. К трактам жались защищенные частоколами деревни. По дорогам пылили высокие повозки со свежим урожаем. Женьку потрясло известие, что в здешнем климате крестьяне запросто снимают два урожая в год, а чуть южнее – даже три, но южнее Москвы отваживаются селиться редкие смельчаки, потому что там владения варваров-готов, а те вообще весь мир считают своим, и приходится им частенько напоминать, что это вовсе не так.

Невероятно интересно было наблюдать за встречными «воздушными судами», за плывущими островами крепостей, за стаями доверчивых ярких птиц, за цепями заграждения, состоящими из воздушных мин. Последние походили на мирно кружащих альбатросов, но Оракул сказал, что они гораздо опаснее мин подводных. Женька задумалась, от кого же защищают мины, если варвары-готы не освоили даже мельничное колесо.

– А руна Кеназ, государыня моя, – не всегда символ супостата, – заметил Канцлер, отогревая ладони горячей кружкой. – Кеназ – это неподдельные знания. Выжимка, знания без вкуса добра и зла, которыми Факелоносец мечтает одарить тех, кто наследует его путь. Но он ошибается. Он сведет последователей в геенну, как уж не раз случалось.

– Значит, Факелоносец – не обязательно злодей? – осмелела Женька.

Гондола начала плавно снижаться. Пышущий золотом горизонт накренился, девушке на минутку стало нехорошо. К счастью, ей позволили расслабить шнуровку корсета.

– Еще какой злодей, поскольку тщится предать родину врагу, – нахмурился Канцлер, – Факелоносец выбирается ночами для большой игры. Колдовство начинает действовать еще до рождения мальчика. А сама игра велась задолго до того, как русские попали на Золотой Рог.

Гондолу качнуло сильным порывом ветра. Навстречу несся край московского кратера. В оплетке строительных лесов сахарным блеском просвечивали молодые кремлевские башни. Белый Кремль Женечке понравился гораздо больше, чем красный. Белый, он был правильный, словно так и задумывалось с самого начала. Вокруг строящейся цитадели бугрились золотые купола. Москва златоГлавая, вспомнила Женька, так вот почему в песне так поется. Между белокаменными соборами извивалась Москва-река, над ней тихонько поднимались клубы пара. Реку перегораживали мощные понтоны, на которых неторопливо вращались громадные колеса водяных мельниц.

– Когда мой прадед, царство ему небесное, явился сюда из скважины, первым, кто встретился пораженному взору, был Привратник, – Канцлер отхлебнул горячий напиток, продолжал говорить медленно, вязко, словно детскую сказку пересказывал.

Но Женька мигом догадалась – Канцлер нарочно выбрал время и место, на земле он опять наденет маску железного начальника. Канцлер пытался ей помочь, осилить то, что ее ожидало, и хоть на пять минут, пытался стать добрым дедушкой.

– Наших людей встретил Привратник, но не спустил на них василиска, не рассыпал пылью. Вовремя приметил кресты, и приветствовал единоверцев на греческом. Хвала Изиде, мой прадед мог объясниться на чудесном языке Гомера. И было бы странно, если приверженцы эллинизма не говорили на языке милых сердцу патриархов. Привратник сопроводил оробелых гостей в монастырь, где и пребывали они несколько недель. Об этом подробно изложено в путевых дневниках моего прадеда, вы можете ознакомиться в библиотеке. Не прекращая восхищаться дивному изобилию, пращуры наши благодарили небеса, что выбрали верный путь, в противовес бездарным поискам философских якобы камней, и эликсиров юности. Первым их помыслом было осчастливить всех страждущих, и наладить выгодную торговлю с обретенным берегом души. Здешнюю Россию, кстати, зовут Гардаром – страной городов, а городов и правда много, в основном по рекам, да по берегам Большого Бельта, то есть местного Балтийского моря, так-то.