Кома - Сергей Анисимов

Они потрепались минут пять, легко и с удовольствием, как и положено в их возрасте в том случае, когда симпатия взаимна. Никакой натянутости Николай не чувствовал ни на грош, и порадовался этому от всей души. Мысль о выходе через Соню на Анатолия Гайдук (или Гайдука, – в том, склоняется ли эта фамилия по общим правилам, уверен он не был) казалась Николаю такой же глупой, как и вчера. Или даже ещё более глупой. Но теперь дело было вовсе не в этом.

– Ты голодная? – спросил он.

– Ага!

Было странно, что девочке не завернули с собой икры и крабов, но даже такая деталь хорошо её характеризовала.

– Даванём по пирожку?

– Даванём!

Соня даже засмеялась неожиданному слову, тряхнув своими золотыми волосами. Николаю захотелось их потрогать и почти с мистическим ужасом он вспомнил, что точно такое же движение души он испытал, разговаривая последний раз с Берестовой.

Соня, кажется, прочитала какие-то детали внутренней борьбы на его лице и засмеялась ещё раз. Мучительным и мгновенным напряжением сил чёрный, страшный образ пропавшей Даши Николаю удалось из головы изгнать, и он улыбнулся тоже, – сквозь боль, едва не задрожавшей улыбкой.

В столовой было полно народу, но очередь к буфетной стойке двигалось достаточно быстро. Студенты перекликались, гомонили, копошились в сумках и карманах курток, набирая мелкими купюрами и металлической мелочью суммы, достаточные, чтобы дать им дожить до вечера. С домашними ужинами для местных и семейных, и фабричными пельменями для весёлого общежитского люда.

«Чего берём?», – Вместо ответа, Соня показала ему пальцем, – «Так, всего, и побольше! Это правильно!». Николай набрал на щербатую тарелку полдюжины разнообразных пирожков, вручил её Соне, и снял со стойки два стакана с кипятком и торчащими из них хвостиками чайных пакетиков, закрутив головой в поисках свободного столика. Несмотря на то, что деньги у Сони, понятно, имелись, она не сделала ни одного жеста, чтобы оспорить его жалкую сторублёвку, протянутую буфетчице. После того удовольствия, которое он испытал, поняв, что юная миллионерша действительно не брезгует «общей» студенческой столовой, эта мелочь понравилась Николаю ещё раз, – девочка действительно вела себя естественно на сто процентов, и желания обидеть его у неё по крайней мере в данный момент не имелось. Это было просто здорово.

Найдя пустой и относительно чистый столик среди лабиринта других точно таких же, забитых жующими и болтающими студентами, они уселись.

Трёп был весёлый и не слишком предметный. Проходимые учебные курсы, воспоминания о своих собственных, рассказы о знакомых и полузнакомых ассистентах разных кафедр. К этому моменту с поддержанием начавшегося разговора Николай никаких проблем не испытывал, но изо всех сил старался, чтобы в его интонациях ни давления, ни снисходительности не было и в помине. Младшекурснице наверняка действительно было лестно, что на неё обратил внимание настоящий выпустившийся врач. Только это, как Николай предполагал, могло до какой-то степени компенсировать его помятый вид.

Когда Соня начала расспрашивать про его собственную работу, ломаться он тоже не стал, начав рассказывать о терапии с «подающего конца», какой он её видел – с дежурными ночами, с карманами, отягощёнными справочниками и блокнотами, с каторжной, на две трети замешанной на интуиции математикой расчётов доз лекарственных средств.

Прожёвывая пирожок с яблоком, последний на тарелке, второкурсница глядела на него, доброжелательно похлопывая ресницами. Можно было догадаться, что выбрав вместо непрерывного праздника жизни под тёплым родительским боком элитный медицинский ВУЗ в родном Петербурге, со всей его муштрой и зубрёжкой, отношение к врачам у неё было нормальное. В них она скорее всего видела не убогих, задавленных нищетой робких просителей денег, а профессионалов, избравших самую, наверное, жестокую из всех гражданских профессий. Людей, ежедневно держащих в руках человеческие жизни.

– Ну так что, – спросила Соня, когда пирожки были доедены, а чай допит обоими. – Нашёл ты тогда свою улицу Подводника?..

Она не сумела вспомнить слово и засмеялась глазами, подбирая на руку ремень сумки.

– Зингельшухерта, – закончил Николай, с удовольствием глядя на её щёчки. – Нет, не нашёл. Надо бы какой-нибудь справочник полистать, – может там найду?

Они поднялись: даже «большой» перерыв между первыми и вторыми двумя «парами» был всё же достаточно коротким.

– Я дежурю сегодня, – просто сказал Николай. – С утра и до утра на отделении. Весёлая ночка может быть. Инфаркты, лихорадки, пневмонии, астма. Всё, чему учили. Что не разберут по другим отделениям, – то наше.

Выйдя из столовой с густым потоком студенческой молодёжи, они не слишком торопясь дошли до громадного, украшенного колоннами здания, расположенного метрах в 150 вглубь институтской территории – Соне опять надо было на лекции.

– Прогуляю «четвёртую», – сообщила она, придав голосу смелость. Конечно, кому хочется учиться в субботу так много?.. У Николая возникло желание засмеяться, и подавить его целиком он не сумел. Смех всё же вышел не обидным, и Соня засмеялась и сама. Стоя уже у входа в корпус, они проговорили ещё минуты две, обтекаемые народом. Какой-то молодой парень во встопорщенной на голове шапочке посмотрел на них пристально, получив в ответ спокойный взгляд Николая, и пошёл дальше. Почувствовав, что Соня сейчас тоже уйдёт, Николай после секундной паузы, заполненной некстати появившейся нерешительностью, спросил у неё про выходные.

Что его поразило, – так это то, что Соня ответила без колебаний, причём сразу утвердительно. Ни одной чёрточки происходящих размышлений он в её глазах не уловил, – значит решение она приняла хотя бы чуть-чуть заранее, пусть хоть на пару минут.

К ужасу Николая, Соня, попрощавшись, взяла его за запястья, и, приподнявшись на носочки, нежно и тихонько поцеловала. Это произошло так быстро, и было настолько неожиданным, что ответить он не успел. Поцелуй был не то, чтобы любовным – слишком он для этого был спокойным. Но и сестринскими, или, скажем, просто принадлежащими старой подруге, с которой можно поцеловаться после долгой разлуки, губы Сони Николай тоже не назвал бы, – больно они для этого были тёплыми и мягкими.

«Ой», – подумал он, в полном обалдении глядя в спину весело помахавшей ему рукой и пошедшей к двери девушке, – «А ведь это второй день знакомства. Кто тут кого окучивает, я не понял?»

Вкус неожиданного поцелуя ощущался на его коже ещё долго. Губы непрерывно хотелось потрогать рукой. И ещё ему очень хотелось верить, что ничто из того, что произойдёт впереди, никогда этого вкуса не испортит.

«Да что же ты за скотина такая…» – это была мысль, злобно прыгающая у Николая в голове, – «Нельзя так с людьми, даже с самыми благими целями. Нельзя, и всё».

«Даша», – невидимо написал он пальцем на бежевой стене больничного коридора через несколько часов, когда эта мысль измучила его окончательно. – «Е. Январь». «Цыпляева». «Болихат». «Шварцман». «Антонникова». «Кнорезова». «Кузнецова и Грибкова». Моряк из маршрутки. Дырки от пуль в стенах квартиры Вдовых. Это не может быть просто так. Это стоит всего. Включая собственную совесть.