Кома - Сергей Анисимов

«Надо тщательно взвешивать последствия каждого, даже самого скромного, пешечного размена: простой рефлексивный обмен пусть даже слабой пешки на левом фланге может рикошетом ударить по вашему правому флангу, так как пешка противника, сдвинувшись с места, освободила горизонтальный путь ладье»

Д. И. Бронштейн. «Самоучитель шахматной игры», 1981

Ночь с субботы на воскресенье, отдежуренная им на очередной «скорый день», прошла совершенно нормально, – как и должны проходить подобные ночи. Спать он не прилёг ни на минуту, – но только потому, что поступающие больные были один другого интереснее. Симптомы у них у всех были самые разные, но состояние – как раз такое, с каким люди обычно поступают в больницу по «скорой» посреди ночи, и Николай вымотался точно так же, как и ординатор. К утру он был насквозь, до ощущения срочной необходимости душа, мокрым от пота «как мышь», – и абсолютно счастливым. Это было именно то, для чего он 10 лет назад ушёл из относительного комфорта школьного образования в своё медучилище. Поэтому удовлетворение от хорошо и безошибочно, насколько он мог надеяться, проделанной работы перевешивало и усталость, и голод.

Воскресным утром на отделение пришла интерн Инна Бергер, а через несколько минут – ещё сонная ординатор Драгунова, сразу поставившая кипятиться воду для кофе. После того, как Николай дополнил несложный рассказ дежурившей вместе с ним доктора несколькими подробностями и оценками того, что он видел сам, они поговорили с заменой ещё минут пять, и начали собираться. Уходить Николаю неожиданно не хотелось: слишком сейчас ему было комфортно. Даже уже сходив за сумкой и курткой и вернувшись в ординаторскую попрощаться, он поймал показавшийся ему интересным разговор обеих ординаторов, и воспользовался поводом, присел на ручку кресла – послушать. Оказывается, то, что сейчас на отделении «легче дышать стало» уловил не он один, – это чувствовали все. Но вот тонкости ощущений Анны Константиновны были интересными, и что Николая совершенно восхитило, она относилась к ним с полной серьёзностью, как собственно и должен делать любой на сто процентов уверенный в своём психическом здоровье человек.

– Мне до месячных, извиняюсь, два дня осталось. Я сейчас как кошка чувствую, – сказала она. – И вот хоть кусайте меня за уши, сейчас, после всего этого кошмара нам легче совершенно не потому, что всё уже кончилось.

Николай представил себе процесс кусания за уши ординатора Драгуновой, и это оказалось настолько неожиданно интересным, что выражение его лица заметно изменилось. Ординатор захихикала сама, и только когда все отсмеялись, продолжила начатое.

– Это пауза, – сказала она серьёзно. – Что-то произошло, как открыли форточку и дали нам глотнуть кислороду. Но всё вместе сейчас, – это как будто все крысы с корабля уже убежали, но сам корабль ещё не утонул.

Николай повторял себе это пронзительное сравнение всю дорогу пешком до дома – его маршрутка на углу Петропавловской стояла на месте, но совершенно пустая, и за те 15 минут, которые явно пришлось бы ждать других пассажиров, можно было пройти уже бо́льшую часть дороги. Ординаторы рассказали интересные вещи. Похоже на то, что со своей микроскопической колокольни интерн Ляхин просто не видел отдельных деталей серьёзности собственно медицинской и административной ситуации. Разговор среди старших врачей о необходимости закрытия отделения, оказывается, вёлся эти недели на полном серьёзе. Драгунова рассказала, что за месяц на отделении и кафедре было несколько профессорских заседаний с приглашением главных специалистов города по отдельным дисциплинам, – и колебания раскачивали коллектив до тряски, как ветер – подвесной мост.

Спать Николаю хотелось невыносимо – но времени на это не было. Сделав с полдороги контрольный звонок домой, у услышав мамины слова о том, что ничего ненормального не произошло, он дошёл-таки до родной квартиры, по-человечески помылся и побрился, переоделся в чистое, со вкусом позавтракал, и улёгся на диван. Сказав себе, что ложится только на минуточку, и вот-вот встанет и за оставшиеся полтора часа до выхода из дома поработает с переводом, он тем не менее не забыл поставить на всякий случай будильник, принеся его из комнаты родителей. Раздолбанную «Славу» с клавишей выключения звонка на верхней панели корпуса приходилось пинать и трясти, чтобы она заткнулась, когда зазвонит, – а это было несомненный плюс в тех ситуациях, когда обязательно нужно было вставать не проспав. Несмотря на светящее прямо в окно солнце, немедленно после этого Николай сладко заснул, и проснулся только когда будильник уже истерически, полузадушено позвякивал под хлопками его руки. При этом он осознал, что во сне оказался заботливо и тепло прикрыт вытертым сине-зелёным пледом, и в который раз умилился тому, какая у него мама.

– Мамуль, я поскакал, – сообщил он на кухне, забежав на минуточку из ванной.

– Ну-ка, дай я тебя понюхаю, – мама отвела за спину длинный «мясной» нож и склонилась над его губами, шумно, по-собачьи, втягивая воздух. Николай был почти уверен, что мама могла унюхать и вчерашний поцелуй, но это она, скорее всего, сделала просто по его внешнему виду и попыткам не улыбнуться со слишком довольным видом.

– Хорошая туалетная вода, – одобрила она. – Куда идёте?

– К «Спасу-на-Крови»{21}, а потом посмотрим. День свободный – погуляем.

– Как проголодаетесь, – приходите, – посоветовала мама.

– Нет, это вряд ли.

Николай покачал головой. Мама даже не стала ни о чём лишнем спрашивать, в целом достаточно верно оценив причины, почему он уходит из дома пшикнувшись эротичным «Хьюго Боссом» вместо того, чтобы по-человечески поспать после дежурства, но… Приводить Соню домой на третий день знакомства хотя бы просто на обед было странно. Тем более на обед семейный – ей это может не понравиться.

Поцеловав маму, и узнав, что отец ушёл в гараж заливать аккумулятор дистиллятом, Николай быстро оделся, и постояв с полминуты под дверью, собираясь с мыслями и готовностью, вышел из дома. Никакому соседу с собакой он звонить не стал. У него действительно было ощущение того, что произошло что-то такое, что купило им всем несколько спокойных дней – даже если считать от вчерашней субботы, оказавшейся настолько удачной.

Заторопившись, он быстро дошёл до «Петроградской», и потратил сэкономленную пару минут, разглядывая стекляшку сдвоенного цветочного киоска напротив входа в наземный вестибюль станции. Цветы были хорошие – на любой вкус и на любой карман, но Николай побоялся толкучки в метро. Было уже без четверти 12, когда он доехал в слабо освещённом «молодёжном» вагоне с целым неработающим рядом люминесцентных ламп до Невского проспекта и поднялся к «Каналу Грибоедова». В таком вагоне с Соней ехать, наверное, было бы весьма интересно.

Выбравшись из стеклянных дверей, он примостился у встроенного в наружную стену здания стеклянного киоска за спортивным парнем, покупавшим какие-то ярко-синие, с бахромой цветы, названия которых Николай то ли не помнил, то ли никогда не знал. Поглядев на буйство израильской и колумбийской зелени внутри, он припомнил цвет волос и кожи девушки, и ограничился одной нежной розой на длинном стебле, – фактически, нераскрывшимся бутоном.