Жестокий континент - Кит Лоу

Именно в пересыльных лагерях арестовывали тех, кого больше всего подозревали в участии в партизанском движении. Для этих людей стресс от переезда теперь становился кошмаром. Их отправляли в тюрьмы и лагеря для интернированных лиц, из которых самой дурной славой пользовался лагерь в Яворзно – бывший нацистский лагерь, доставшийся в наследство польским властям. Здесь их избивали, грабили и принуждали жить в режиме недоедания, отсутствия санитарии и медицинской помощи. Одним из комендантов лагеря был печально известный Соломон Морель, переведенный сюда после руководства лагерем для немцев в Згоде (см. главу 12). Как и в Згоде, заключенных здесь пытали садисты-охранники, подвешивая их к трубам, пронзая булавками, насильно вливая в них различные жидкости и избивая металлическими прутьями, электрическими проводами, прикладами винтовок и разными другими предметами. В украинском лагере Яворзно 161 узник умер непосредственно от плохого питания, пятеро – от тифа и две женщины совершили самоубийство.

Тем временем для большинства украинцев следующим этапом стала поездка к новому месту жительства. Друзей и знакомых разделяли и грузили в поезда вместе со скотом – по четыре семьи с домашними животными в каждом товарном вагоне – и перевозили в бывшие провинции Германии – Восточную Пруссию, Померанию и Силезию на другом конце Польши. Но это путешествие ничто по сравнению с ужасами и испытаниями тех, кто оказался в Яворзно. Эта поездка могла занимать до двух недель, в течение которых депортированные зарастали грязью и вшами.

Несмотря на неизвестность и дискомфорт путешествия, оно иногда было не таким неприятным, как появление в незнакомой местности. Каждая семья получала место назначения и по приезде должна была явиться в местное государственное бюро репатриации. Ей должны были выделить дом для жилья. Иногда, правда, она выигрывала его в лотерею. Брошенные бывшими хозяевами-немцами, дома стояли обставленные мебелью – идея состояла в том, что мебель, которую перемещенные украинцы и лемки оставляли на прежнем месте, должна была заменить мебель в их новых домах. Однако в реальности все, что представляло собой хоть какую-то ценность или полезность, давно уже было разграблено или конфисковано коррумпированными чиновниками. К 1947 г. все самые лучшие дома уже заняли переселенные поляки, оставались лишь бесхозные здания, опустошенные квартиры или разрушенные фермы с безнадежно бедной почвой. Семьи, которые приехали сюда, часто бросали эти места и бродили по окрестностям в поисках чего-то лучшего.

Обычно прием, им оказанный, был далек от теплого. Так как цель изъятия людей из их общин состояла в том, чтобы рассеять их, семьи из одной и той же деревни не могли оказаться в одном районе. И действительно, часто только некоторым семьям разрешалось остаться вместе, разросшиеся же семьи разделяли так же, как и всю общину. Поэтому в большинстве случаев семьи оказывались в полной изоляции, не имея поддержки со стороны своей общины. Хуже того, их окружали враждебно настроенные люди, активно презиравшие их. Многих поляков, депортированных из Волыни и других районов Советской Украины, тоже переселили в эти края. Пережив жестокую гражданскую войну на родине, поляки не желали видеть своими соседями украинцев. Некоторые украинцы, депортированные во время операции «Висла», рассказывают о том, как в городах, куда они переехали, их избивали поляки, иных поляки просто избегали. Словом, практически все столкнулись с трудностями при поисках работы или завязывании дружеских отношений.

Антиукраинские предрассудки бытовали везде. Миколай Сокач вспоминает, как его арестовали и избили солдаты милиционной армии, убежденные в том, что он боец УПА. У него не было иного выбора, кроме как смириться с таким положением дел, по его словам, «лемки часто подвергались избиениям». Те, кто побывал в Яворзно, вспоминают, как местные жители швыряли в них камни и плевались, потому что они якобы несли ответственность за убийство генерала Сверчевски. Теодор Шевчук вспоминает, как поляк-землевладелец, на которого он работал, говорил: «Я не буду платить этим проклятым украинцам! Они могут работать за еду». И таких примеров множество.

Там, где украинцы и лемки все же случайно встречали своих соплеменников, возможности для взаимопомощи или общения были редки. Официальная паранойя в отношении УПА породила правила, запрещающие людям, говорящим на украинском языке, собираться группами более нескольких человек. Всякого, кто говорил на украинском языке с кем-то еще, автоматически начинали подозревать в заговоре. Православная и униатская церкви были также запрещены, что вынуждало украинцев молиться на иностранном языке в католических церквах или не молиться совсем.

Так как цель операции «Висла» состояла в том, чтобы ассимилировать украинцев в польском национальном государстве, дети становились центром внимания властей. Их вынуждали говорить по-польски в школе, запретили изучение украинской литературы. Мальчиков и девочек, застигнутых за беседой на украинском языке, сурово отчитывали, порой и наказывали. Им навязывали обязательные уроки католической веры, равно как и обычное сталинско-коммунистическое воспитание, как часть образования каждого ребенка. Малейшая индивидуальность, противоречащая официальной польской индивидуальности, была под запретом.

Ассимиляция не представлялась возможной, поскольку одноклассники зачастую напоминали о том, что они не поляки. Дети смеялись над их произношением, дразнили, иногда угрожали физической расправой. «Украинских» детей не приглашали в дома польских детей. Их отличие от одноклассников и изоляция от всех других детей ставили их в положение детей немцев в Скандинавии. Пока еще не появились исследования жизненных перспектив этих детей в сравнении с другими детьми, как это было в Норвегии, разумно предположить, что они, вероятно, испытывали столь же сильную тревогу, стресс и депрессию в последующие годы жизни. В настоящее время многие украинцы снова открыто говорят о себе как об отдельной группе в польском обществе, что было бы совершенно немыслимо в начале 1950-х гг.

Единственным желанием, объединившим этих людей и миллионы других людей, переселенных из своих родных мест после Второй мировой войны, – было желание вернуться «домой». Однако в этом единственном им было отказано. Те, кто пытался вернуться в свои деревни в Галиции, сталкивались с солдатами милиционной армии и оказывались под угрозой насилия или тюремного заключения. Иные не видели в этом смысла. В отсутствие общин, в которых они выросли, их деревни уже не являли собой прежнюю идиллию. Когда Ольга Жданович спустя много лет посетила Грязево, она там ничего не нашла. «Деревня была сожжена – ее больше не существовало».

Этническую чистку в Польше в 1947 г. нельзя рассматривать изолированно. Это результат гражданской войны и более чем семилетнего насилия по расовому признаку, начавшегося в 1939 г. Она зародилась во время холокоста польских евреев, особенно массовых убийств на Волыни и сотрудничества украинских националистов с нацистами при осуществлении этих и последующих зверств. После войны изгнание этнических меньшинств в Польше проводилось с явной помощью Советского Союза, но последующее переселение и ассимиляция украинцев и лемков проводились поляками по собственной инициативе. Операция «Висла», в сущности, последняя акция в войне национальностей, начатой Гитлером, продолженной Сталиным и завершенной польскими властями. К концу 1947 г. в Польше практически не осталось этнических меньшинств. По иронии судьбы и с учетом ответственности украинцев за первоначальный импульс Польша стала гораздо более этнически однородной, чем ее соседка. Лозунг «Украина для украинцев», выдвинутый ОУН, так и не воплотился в жизнь – особенно в восточных районах республики, где сохранилось польское и еврейское меньшинство даже в то время, когда Западная Украина обменивалась населением с Польшей. Лозунг «Польша для поляков», наоборот, к концу 1940-х гг. стал не просто стремлением, а свершившимся фактом.