Великий Сатанг - Лев Вершинин

Нас было уже около двух тысяч, и к нам приставало все больше ободранных и озлобленных землян, выбегающих из полусожженных домов. На одной из площадей я впервые увидела, как плачут дархайцы. Они опустили мечи и окровавленными кулаками грозили небу, проклиная глорг’гов, закутавшихся в ти-куанги борцов.

Посреди площади, подвешенные к фонарному столбу, болтались на закопченной медной цепи обгорелые человеческие останки.

– Смотри, Старшая Сестра, как харрингенг Вышко расправился с кайченгом Лоном Сарджо, лидером нашей группы!

Там, на площади, я наконец поняла все.

Это конфедераты. Конечно же, грязные конфедераты!

Я же говорила Гавриилу: от них можно ждать всего.

А он лишь посмеивался. И дождался!

Прикрывшись пустой бумажкой, демократические выродки подготовили мятеж. Они убили моего Гаврюшу. Они не пощадили и своего Президента, разыграв его, как шестерку. Они перебили моих сограждан, обитавших на Земле, а затем обрушились на дархайских туристов, ослепленные волчьей злобой против мира и прогресса.

Кто он, этот Солнце Власти, Вышко? Чего он хочет?

Не важно. Кто бы он ни был — властолюбивый маньяк, сотрудник КС, платный провокатор, — его путч направлен против двух единственно верных оплотов Справедливости в Галактике.

Против Единого Союза и Дархая…

Мы добрались до логова подонков и выжгли его дотла. Хорошо помню: в углу чисто прибранного двора Клуба Гимнастов-Антикваров я поразилась, увидев высоченный — тысяча? две? — штабель подгнивших человеческих тел, подготовленный к сожжению. Канистры с бензином стояли рядом; огонь просто не успели поднести, а на тех, кто лежал в штабелях — на всех-всех, — были военные мундиры…

Из комнаты в комнату шли мы, вычищая грязь, соленые комки летели в лицо из-под вертящихся лезвий, и не было времени ни оглядываться, ни утираться…

– Харрингенг! — закричал кто-то за моей спиной.

Я обернулась. Вжавшись спиной в стену, стоял тот человек, что заговаривал со мною в баре — давным-давно, целый месяц, целую жизнь назад. Пока еще живой. Вокруг было тихо…

Все кончилось. Мы победили. И только он, последний из нгенгов, был жив, и волнистый крис дрожал в его руке…

– Кто ты? — спросила я, запретив борцам убивать.

Он промолчал. Он не хотел говорить со мной.

Как учили на курсах, я сжала взгляд в точку и вонзила его повыше переносицы нелюдя. Стало больно. Выжигая чужую волю, убиваешь и себя. Но результат порой стоит того.

– Кто ты?

– Я — Эдуард… Вышковский… — выхрипел он. — Солнце Власти.

И я поняла, что он не лжет. Он верил!

– Конфедерация? — спросила я, не сомневаясь в ответе.

Но ошиблась.

– Гниль! — ненавидяще скривился нгенг.

– Союз?! — В это я не могла поверить. Но спросила.

– Гниль! — повторил он с еще большей ненавистью.

– Так кто же ты? И зачем?

– Гниииииль! — В крике уже не было смысла. И в допросе.

Глаза его внезапно расширились. Щелкнул об пол выпавший из рук крис. Нгенг смотрел на меня. На мою грудь. И борцы, построжев лицами, тоже смотрели — на выбившийся из-под блузки амулет доктора Рубина.

– На тебе — знак власти, врученный Вождем кайченгу Сарджо, Старшая Сестра, — бесстрастно сообщил мне седой дархаец, стоящий рядом. — Убей харрингенга, Старшая Сестра!..

Людское кольцо вокруг меня раздвинулось, словно я внезапно стала занимать больше места, чем обычный человек.

И я приняла это как должное. И, надменно вскинув голову, поднесла к сухим губам знак моей власти.

Красно-черный самодельный значок фэн-клуба «Челесты».

– Взять его! — приказала я. И не узнала своего голоса.

Нелюдь не сопротивлялся, когда ему заламывали руки. Он был сломлен. Теперь он хотел одного: жить.

Мне же хотелось смеяться. Нет, в самом деле, разве не смешно: здесь, на Земле, совсем недавно были футбольные клубы! Разве не смешно? Разве не смешно?! Разве не?..

…На закате харрингенг предстал перед судом.

Приговор надлежало исполнить мне, борцы ждали этого, я знала, и мне хотелось, очень хотелось сделать это своими руками, но тот, кто живет во мне, запретил.

Я ушла со двора, приказав не медлить. Но еще долго-долго, больше трех часов, до тех пор, пока на западе не угасли последние отсветы ушедшего на покой солнца, сквозь затворенное окно пробивался хриплый, бесконечно жалобный вой.

Оставленный наедине с борцами, умирал харрингенг…

Сейчас на Земле спокойно, если можно назвать покоем тишину душегубки. Кое-как наладилась связь: города откликаются, и некоторые согласны признать контроль Земного Центра…

Другие… До них еще дойдут руки. Может быть. Но Лондон, Чикаго, Шанхай, Кампала — молчат. Молчит вся Америка. Вся Африка. И Азия тоже. Тишина везде, где нгенги, издыхая, сумели взорвать атомные станции…

Они не прошли — это главное. Они перебиты. Остатки затаились в норах. Это не страшно. Страшно другое — нелюди сделали все, что смогли: среди выживших почти нет инженеров, ни одного учителя. Сгорели склады. Взорваны плотины. Не удалось спасти космолеты, но к чему они, если нет навигаторов? Живые молят о помощи: начались эпидемии. Чем помочь? Нечем. Ни аптек, ни врачей. Нгенги позаботились и об этом.

Дальняя Связь молчит. Что с Внешним Миром? Где помощь?

Не знаю. Никто не знает. Хочу верить, что дьявольский план конфедератов провалился и Союз жив. Иначе корабли ДКГ уже давно были бы здесь. Но если нгенги не прошли, так почему до сих пор здесь нет кораблей Союза?!

Ответ один: что бы ни произошло там, за облаками, Внешнему Миру пока не до нас. И, значит, мне нельзя плакать.

Потому что я одна несу ответственность за миллионы жизней… нет, скорее за сотни тысяч. Или — за десятки?..

И еще за одну, самую важную. Ту, что уже бьется во мне.

Я научилась приказывать и карать.

Иначе нельзя: люди напуганы, голодны, больны. С ними нельзя сегодня быть доброй, потому что они обезумели.

Как же легко они все-таки обезумели!..

Ну что ж. Смертны люди. Надежда бессмертна. О нас вспомнят. Иначе не может быть. Не скоро? Пусть так. Братья мои, дархайцы и земляне, вместе стоят на страже у дверей. Мы готовы ждать. Мы будем ждать. И мы дождемся.

Так говорю я, Старшая Сестра Эльмира, в сто двадцать третий день Ожидания…

И знаете, что я сказал по поводу всего этого? Правильно: «Аминь». А мог бы, между прочим, сказать и «кисмет». Да и еще много другого-всякого, не запрещай сан сквернословить. Одним словом, чему быть — того не миновать…