Бремя молчания - Хизер Гуденкауф

В этом году моему брату исполнилось восемнадцать. После школы он подрабатывает, а деньги откладывает на учебу. Осенью он уедет в колледж, и мы с мамой заранее грустим. Бен очень высокий и сильный. Он похож на отца, только мягче, если вы понимаете, о чем я. Бен хочет поступить на службу в полицию. По-моему, из него выйдет хороший полицейский. Не знаю, что я буду без него делать. Многие мои подруги ждут не дождутся, когда старшие братья или сестры уедут, но у нас с Беном все по-другому. Когда я представляю, что он уедет, мне становится очень грустно…

Луис до сих пор помощник шерифа, но мама с Беном считают, что в следующем году, когда старый шериф, наконец, выйдет в отставку, шерифом выберут его. Луис часто ужинает у нас; он всегда приходит смотреть футбол, когда Бен играет за школу. Бен и Луис очень подружились; по-моему, Бен хочет стать полицейским, чтобы быть похожим на Луиса. Странно, что мама и Луис так и не поженились. Какое-то время назад он развелся, да и мама теперь свободна. Позавчера я спросила ее, почему бы им с Луисом не пожениться, ведь ясно, что они любят друг друга. Лицо у нее сделалось печальное, и она ответила, что все очень сложно, поэтому я оставила ее в покое. Маме до сих пор иногда снятся страшные сны — да-да. Иногда она кричит по ночам, а потом заглядывает в наши с Беном спальни — убедиться, что мы на месте.

Тэннеру, сыну Луиса, уже десять лет. Он приезжает в Уиллоу-Крик почти каждые выходные и иногда проводит здесь каникулы. Кристина в конце концов поселилась в Сидар-Рапидс, в часе езды от нас. Тэннер славный мальчик — тихий, задумчивый, с серьезными глазами. Луис обожает сына и очень грустит, когда тому приходится возвращаться в Сидар-Рапидс.

Мама беспокоится, что я мало говорю. Бывает, молчу по нескольку дней кряду. Я не рассеянная и отвечаю, когда ко мне обращаются, а сама не говорю. Тогда на мамином лице появляется очень озабоченное выражение; я понимаю, она боится, что я снова онемела. Чтобы ее успокоить, я что-нибудь говорю, и ей сразу становится легче. Мама устроилась санитаркой в больницу. Она работает в отделении ухода за тяжелобольными. Там в основном лежат старики. Мама меняет им постельное белье, кормит, моет, помогает медсестрам. По ее словам, работа у нее не самая приятная. Но дома она всегда рассказывает, кто что сделал и кто что сказал. Жалуется на особенно ворчливых, привередливых пациентов, но мне кажется, что как раз они — ее любимцы.

Фотографию отца я храню в коробке со своими сокровищами. Снимок давний, сделан еще до моего рождения и даже до рождения Бена — он выцвел и загибается по краям, но отец на нем вышел замечательно. Папа сидит в своем любимом кресле, а на лице у него широкая-широкая улыбка. Лицо у него молодое; он бледный, как молоко, только на носу выделяется россыпь веснушек. Он выглядит здоровым, и глаза у него ясные, зеленые. Это позже в них появилась желтизна. На нем вытертые джинсы и футболка с эмблемой «Росомах» — нашей футбольной команды. Но больше всего мне нравится, что он держит в руках не пивную бутылку, а банку с газировкой. Он в шутку поднимает ее, как будто произносит в честь фотографа тост.

Отца я не ненавижу. Раньше ненавидела, но сейчас больше не ненавижу. Правда, я и не скучаю по нему. После похорон мы с мамой поехали в хозяйственный магазин и накупили желтой краски — банки еле поместились в машину. Потом мы втроем перекрасили дом. Теперь он у нас цвета яичного желтка, веселый, приветливый. Те несколько страшных дней тяжело нам дались. Нам нужно было как-то отвлечься, чем-то себя занять, вот мама и придумала перекрасить дом в желтый цвет. А я тогда сказала ей: если бы отец в то утро не пил и не поволок меня в лес, я не наткнулась бы на Петру, и она бы умерла. Так что в каком-то смысле он тоже ее спас. Мама долго смотрела на меня; наверное, она не знала, что ответить. А потом сказала:

— Только не делай из отца героя. Он не герой, а несчастный человек, который не мог избавиться от вредной привычки.

Раз в год, на день рождения отца, мы ездим к нему на кладбище. Бен, правда, сопротивляется, но мама непреклонна. Она говорит: мы не обязаны любить его за то, что он делал. Но сейчас отец, наверное, радуется, когда дети приходят к нему на могилу. В прошлом году, услышав мамины слова, Бен расхохотался и развязно ответил:

— Отец обрадовался бы нам только в одном случае: если бы мы принесли ему пивка!

Кстати, он так и сделал. Приволок упаковку из шести банок и поставил рядом с надгробной плитой. Мама, правда, заставила его убрать пиво, но мы с Беном потом долго вспоминали тот день и смеялись. Да, смеялись, хотя неприятный осадок остался.

Ну а я — самая обычная девочка. Хожу в школу, неплохо учусь. У меня много друзей. Я вхожу в школьную команду по легкой атлетике. Бегаю хорошо; бегать я всегда любила. Иногда мне кажется, что я могу бежать целый день. К тому же мне нравится, что на бегу можно не разговаривать. Никто не требует, чтобы ты болтала, пока бежишь на длинную дистанцию!

В лес я теперь почти не хожу, особенно одна. Там мне делается как-то тоскливо. Раньше я любила лес. Там было мое тайное убежище. А теперь, оказываясь среди деревьев, я то и дело озираюсь — мне кажется, что кто-то за мной крадется. Глупо, наверное. После всех событий мама спросила нас с Беном, не хотим ли мы переехать в центр городка, подальше от леса. Мы хором ответили: «Нет». Наш дом — это наш дом, и в нем больше хороших воспоминаний, чем плохих. Мама улыбнулась; я обрадовалась, что мы сумели поднять ей настроение. Сама она до сих пор любит лес; они с Луисом довольно часто ходят туда гулять. Я спросила ее, боялась ли она когда-нибудь в лесу, было ли ей страшно. Она ответила: нет, лес въелся ей в плоть и кровь. Нельзя бояться того места, где тебе хорошо.

— Лес вернул мне тебя, — сказала она.

Я кивнула. Может быть, когда-нибудь я снова полюблю наш лес, но сейчас мне в нем не по себе.

Я до сих пор хожу к доктору Келсинг, психиатру, с которой я познакомилась в больнице; приятно поговорить с человеком, который не имеет отношения к той страшной истории. Доктор Келсинг не считает меня сумасшедшей. Она говорит, что в тот день я показала себя очень смелой и очень сильной. Не знаю, правда ли это, но хотелось бы думать, что да.

До перехода в среднюю школу я продолжала ходить на занятия к мистеру Уилсону. Около года назад кто-то сказал мне, что в тот день, когда мы с Петрой пропали, мистера Уилсона тоже подозревали в нехорошем и даже допрашивали в полиции. Представляю, как ему было неприятно. И все же мне он ни о чем не сказал. Я по-прежнему ходила к нему раз в неделю и до сих пор иногда пишу в красивых тетрадях, которые он мне тогда дарил. В нашу последнюю встречу мы сидели за круглым столом, и он спросил, о чем мне хотелось бы поговорить. Я пожала плечами, и тогда он подошел к старому серому шкафчику. Мистер Уилсон по-прежнему казался мне невероятно высоким, хотя с нашей первой встречи прошло несколько лет и я выросла на целую голову. Он принес пять тетрадей в черных обложках, заполненных моими каракулями и рисунками. Тогда я рассказала ему свой сон, который видела в тот день в лесу. Сон, в котором я летела по воздуху и все пытались дотянуться до меня, стараясь спустить меня на землю. Там был и он с моей тетрадью в руках; он на что-то в ней показывал. Я еще все время гадала, на что он показывает. Тогда мистер Уилсон выбрал самую первую тетрадь, которую я изрисовала сплошь, от корки до корки, и протянул мне.