Ночная охота - Юрий Козлов

Конявичус кивнул.

— В живой природе подобный порядок имеет, по крайней мере раньше имел, определенную цель, — возразил Ланкастер, — а именно — поддержание равновесия. Хищники уничтожали в первую голову слабых и больных травоядных, то есть улучшали им породу, держали в бодрости, регулировали численность, чтобы всем доставало травы. Мухи кормились падалью, птицы мухами, звери птицами, и так далее. Да, каждый отдельный вид был бессилен изменить свое поведение, но сама окружающая среда, как совокупность живых организмов, функционировала довольно успешно. И это не было бессилием — это было гармонией. Был такой парень, его звали Чарльз Дарвин, он называл это естественным отбором.

Никто не возражал. Капитан говорил довольно известные вещи. Только скрипели ручки по бумаге да посвечивали экранами «Notebook'n».

— Вероятно, — сказал Ланкастер, — когда много лет назад после победы над коммунизмом-тоталитаризмом в обществе окончательно и навсегда утвердились свобода и демократия, Бог тоже имел в виду гармонию. И она, по всей видимости, какое-то время существовала. Система функционировала. Однако сейчас мы вошли в полосу двойного, я бы сказал, гибельного в квадрате бессилия. Мы бессильны отказаться от свободы и демократии как высших ценностей человеческого общества, но система, основанная на свободе и демократии, бессильна функционировать, то есть воспроизводить живую жизнь. В системе случился сбой. И чем больше я над этим размышляю, тем меньше понимаю, какие именно причины — внешние или внутренние — привели к сбою? В общем-то я всю жизнь учу народ свободе и демократии, — доверительно сообщил Ланкастер. — Но однажды я понял: свобода и демократия эффективны лишь в том случае, когда надо взять нечто, что рождено вне свободы и демократии, будь то широко раскинувшаяся земля, плоды труда, да хотя бы сама человеческая жизнь. Сами по себе, как принципы мироустройства, свобода и демократия бессильны и бесплодны, подобно живущим на ядерных свалках мужикам и бабам. Впрочем, брать, что вне нас, — это сравнительно мягкая форма демократии. Мы берем то, что вопреки нам, то есть действуем как последовательные, сильные, жесткие демократы. Мы одновременно жадно высасываем живую жизнь и всеми доступными нам средствами препятствуем ее возрождению. То есть пьем и при этом изо всех сил засыпаем песком источник, из которого пьем. Сейчас мы стоим на рубеже, за которым жизнь практически не воспроизводится. Источник засыпан. Это значит — мы погибнем. Вопрос стоит так: ослабить демократию или погибнуть. Хотя, конечно, ослабить демократию — отнюдь не значит выкарабкаться. Вполне может статься, то, во что мы хотим вдохнуть живую жизнь, — по своей сути омерзительно, безнадежно и ни в коем случае недостойно существовать и развиваться по высшим законам бытия — законам свободы и демократии. Боюсь, беда заключается в том, что грязная, подлая жизнь в очередной раз заляпала дерьмом чистую, светлую идею. Чтобы наглядно вам это продемонстрировать, я решил показать небольшой документальный фильм из повседневной жизни одной вымышленной провинции.

Два боковых экрана поехали навстречу друг другу, съехались посреди сцены в один большой.

Свет в зале погас. Экран вспыхнул.

Взгляду членов правительства предстал укромный уголок грязного, задымленного цеха. Пара горбатых изможденных рабочих возилась у полуразвалившегося станка. Они вытачивали из железа какие-то кольца, со звоном швыряли их в ящик. Появились мастер в синем халате и молодой человек в длинном зеленом пальто и в белоснежном шарфе, по всей видимости, держатель контрольного пакета акций предприятия. Мастер посмотрел в ящик, сказал, что мало. Рабочие ответили, что станок барахлит. Молодой человек сказал, что новые станки появятся, только когда рабочие рассчитаются по прошлогоднему кредитному займу. Как только мастер и молодой человек ушли, горбатые рабочие достали спрятанный недоделанный пулемет, энергично занялись им. В цех, особенно не таясь, пробрался человек в цепях, в черной коже на «молниях», с татуированным лицом. Личность его не оставляла ни малейших сомнений — бандит. Он достал из мешка самогон, продукты. Унес пулемет. Рабочие тут же выпили, закусили, повалились под станок. Экран мигнул. Собрание в цехе. Начальник объявил, что производительность труда и производство готовой продукции в этом месяце были ниже всякой критики, зарплаты, следовательно, не будет. Рабочие бросились крушить последние станки, устроили в цехе костер из акций. Начальник позвонил молодому человеку. Молодой человек вызвал спецназ. Рабочие забаррикадировались на заводском дворе, открыли огонь по машинам спецназа. Спецназовцы взяли завод штурмом. Экран мигнул. Похоронная команда бросает трупы рабочих в огромную яму. Экран мигнул. На завод привели школьников, причем даже не старшеклассников, а пятый или шестой класс.

У Антона защемило сердце.

Экран погас и вспыхнул.

Длинный, перегороженный на клети барак. На потолке и столах керосиновые лампы. Люди в ватниках у «буржуек». Дети, нары. Из окошка видно колючую проволоку, вышки. Время от времени на вышках вспыхивают прожекторы, во тьму за проволокой летят трассирующие пули. Обиталище фермеров или, как их еще называют, земляных рабочих. Городские рабочие могли свободно ходить куда им вздумается. Фермеры, или земляные рабочие, были вынуждены жить в специальных укрепрайонах под охраной войск, которые только и могли защитить их от прочесывающих леса, поля и болота бандформирований. Экран мигнул. Фермеры ранним утром идут на поля. Экран мигнул. Два фермера стоят перед грядкой на картофельном поле. Убедившись, что вокруг никого нет, они специальным серпом мгновенно срезают ботву, набивают мешки комьями земли, сверху маскируют клубнями, после чего затаптывают грядку, достают самогон, пьют из горла, заваливаются спать в ближайший стог.

Экран погас и вспыхнул.

Семейный дом. В комнате чистота, топится печь, на полках продукты, в углу на стеллаже — книги. Глава семьи дремлет за столом положив голову на автомат. Чудовищный стук в дверь. Вскакивают перепуганные жена и дети. Мужчина смотрит в специальный смотровой глазок. «Кто?» — шепотом спрашивает женщина. «Бандиты», — отвечает мужчина. «Ты же расплатился с ними до весны!» — «Этот считает, что нет», — пожимает плечами муж. «Их много?» — спрашивает жена. «Похоже, один», — муж выразительно смотрит на жену. Та в страхе кусает носовой платок. Муж становится с автоматом наперевес у противоположной стены. Жена резко распахивает дверь. Вваливается пьянущий бандит с гранатометом. Муж дает очередь. Бандит падает. Муж и жена волокут труп в лес. Экран мигнул. Снова ночной стук в дверь. «Кто?» — шепчет жена. «Солдаты, много», — безнадежно машет рукой муж, открывает дверь. Солдаты ходят по дому, берут продукты и все, что им нравится. Сержант спрашивает у мужчины, где ночует банда. Тот отвечает, что не знает. «Ты им платишь, — морщится сержант, — раз до сих пор жив. Знаешь!» Мужчина объясняет, что, если скажет, его семью вырежут, сержант должен понимать, это недемократично — узнавать таким образом. Сержанту надоедает беспредметный разговор. Солдаты бросают на стол женщину, на глазах и мужа и детей насилуют ее. «Не скажешь?» Мужчина молчит. Солдаты ловят за платье старшую девочку. Мужчина объясняет, где банда. Солдаты уходят. Экран мигнул. Запряженные в тележки со скарбом, с автоматами на груди мужчина, женщина, дети тянутся по болоту на новое место. Позади горит дом.