Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве - Джефф Сахадео

точку зрения, если речь не шла о политике. Его понимание ценности культуры возросло во время службы в милиции. Его назначили охранять ценные художественные выставки, и он полюбил французский импрессионизм и русское искусство. Он чувствовал себя одновременно частью города и мирового сообщества. Он подружился с москвичами и интегрировался в городскую культуру, тем более что его отношения с местной женщиной стали серьезными. Для него «москвич – это все: речь, одежда, образ мыслей, стиль жизни»[844]. Для него и других мигрантов в Ленинграде или Москве это включало посещение кафе, книжных магазинов и культурных мероприятий, где низкие цены позволяли им в некотором смысле смешиваться с городской элитой.

Вопреки мифу о холодном городском ландшафте Клод С. Фишер утверждал, что в городах полно потенциальных сетей, открытых для новичков[845]. Формально ограниченные режимом прописки, послевоенные Ленинград и Москва превратились в центры общесоюзных стратегий продвижения. Географическая и социальная мобильность были теперь тесно связаны между собой, что вызывало разочарование у тех, кто не хотел быть вырван с корнем из дома, и удовлетворение у других – неквалифицированных, полуквалифицированных или квалифицированных торговцев, рабочих или инженеров, – которые обращали советские пространственные иерархии в свою пользу, независимо от того, оставались ли они в двух столицах или возвращались домой. Индивидуальные амбиции и мастерство смешивались со связями и микромирами для достижения советской мечты.

Сети мигрантов, созданные до и во время пребывания в Ленинграде и Москве, оказали длительное влияние не только на работу, но и на идентичность и качество жизни[846]. Профессиональные, торговые и иные связи, протянувшиеся до восточных и южных краев СССР, изменили повседневную жизнь миллионов советских граждан. Ленинградцы и москвичи встречали грузин, узбеков и других в университетах, многонациональных трудовых коллективах и торговых ларьках. Встречи стимулировали профессиональные и личные отношения. Обосновавшиеся мигранты помогали новоприбывшим и членам своих семей, если те начинали искать возможности стать своими в двух столицах. В основе позднесоветского динамизма лежал неоднозначный характер и спорадическое применение государственной политики в отношении внутренних передвижений. Советское государство структурировало мобильность и сети мигрантов, но оно было далеко от того, чтобы контролировать жизнь своих граждан. Широкие просторы открывались для проявления личного таланта и инициативы, которые затем обеспечивали официальное признание и награды.

Происхождение, социальный статус и другие советские категории, наряду с индивидуальными планами, оказывали влияние на пути пребывания кавказских, среднеазиатских и мигрантов из восточных регионов РСФСР. И они же определяли множество путей включения в современный европейский, богатый, быстро развивающийся мир. Как выяснили Сара Ахмед и ее коллеги, изучая процессы включения в других местах, мигранты подчеркивают, что сочетание местных, национальных (а в данном случае советских) и общечеловеческих ценностей позволяет им превзойти принимающее общество. Их работа и достижения в сексуальной, профессиональной или иной сфере будут признаны другими мигрантами, принимающим обществом или государством, и сделают для них эти города своими[847].

В рассказах респондентов проявляются как ограничения, так и возможности позднесоветской эпохи. Иерархия различных видов регистрации усложняла жизнь тем, кто не имел отношения к учебным заведениям или официальным местам работы. Система держала на расстоянии более робких, хотя и гораздо более близких географически граждан, но поощряла тех, кто был готов жить в «серой зоне» неофициального статуса. Человек мог попасть в опасную ситуацию. Процветала коррупция. Мигранты в целом стремились решать проблемы и доказывать свои способности и возможность приспосабливаться к городам, которые они стремились взять штурмом. Принадлежность могла повлечь за собой испытания, но дружба и отношения, сети и коллективы, официальные и неофициальные, позволяли почувствовать себя в безопасности и продолжить свой путь в сердце СССР. Однако истории торговцев об укоренении на новых местах становились все менее радужными в 1980-х гг. и во время перестройки.

Глава 6

Мигранты как маргинальный слой общества

«Когда ты вернешься?» – спрашивали дети Айжамал Айтматовой, когда она садилась в поезд на юге Кыргызстана в 1986 г. Их мать ждала еще одна долгая поездка и месячное пребывание в Москве, где она собиралась продавать платки. Страх, что она больше не сможет обеспечивать детей, подтолкнули Айтматову присоединиться к сотням тысяч торговцев на улицах и рынках советской России. Особенно много их было в столице. Страхи Эльнура Асадова были связаны с больными родителями и больной экономикой в Баку. В 1982 г. он присоединился к хорошо зарекомендовавшей себя сети по продаже цветов. В том же году Джасур Хайдаров занялся продажей фруктов, чтобы поддержать сестру, которую он привез в Москву из маленького узбекского городка для получения квалифицированной медицинской помощи. Мээрим Калилова покинула свою кыргызскую деревню и занялась торговлей только после того, как не смогла поступить в институт. Все они знали или узнали о беспрецедентных привилегиях и ресурсах Москвы. Айтматова, Асадов, Хайдаров и Калилова влились в ряды маргиналов в советской столице, количество которых быстро росло по мере увеличения дистанции между российским центром и южными окраинами.

Московское изобилие ежегодно привлекало миллионы людей: от покупателей, которые приезжали на выходные и отвозили свои трофеи домой в близлежащие города и районы на так называемых колбасных поездах в 1970-е гг., до покупателей и продавцов из далеких республик[848]. Неофициальная потребительская торговля значительно увеличилась в 1980-е гг.[849] Послевоенные Ленинград, Москва и другие крупные города создали колхозные рынки для легальной продажи крестьянами продукции подсобных хозяйств. Происхождение товаров, которые туда попадали, и способность торговцев продавать их больше зависели от сетей и связей, близких и дальних, чем от административных правил. Уличная торговля вышла в последнее советское десятилетие на оживленные углы улиц, автобусные остановки и станции метро, несмотря на санкции городских властей[850]. Джеймс Миллар ввел термин «малая сделка» для обозначения молчаливого соглашения между государством брежневской эпохи и все более привилегированным, потребительским городским обществом. В обмен на политическое безразличие ленинградцы, москвичи и прочие могли выйти за пределы официального сектора, во «вторую экономику» СССР для удовлетворения спроса на товары и услуги[851]. Наталья Чернышова задается вопросом, можно ли в расцвете потребительской торговли увидеть результат сделки или же только неспособность государства остановить постоянно растущий поток товаров, покупаемых и продаваемых по всему Союзу с эпицентром в Москве[852].

«Городские неформальности», как назвал их Орен Йифтахель, характерны не только для Советского Союза[853]. Неформальная экономика, построенная на новичках, таких как Айтматова, Асадов, Хайдаров и Калилова, становится основой продолжающегося роста крупных современные городов, жители которых требуют все более высокого уровня жизни. Мигранты, прибывающие в такие города без необходимых документов для долгосрочного проживания, приносят