Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве - Джефф Сахадео

с мужчинами, – отличалось от поведения идеальной советской женщины, сильной и хорошо образованной. Именно такой с детства стремилась стать сама Элисо[830]. Женщины Кавказа и Средней Азии, так же, как и мужчины, использовали гендерные роли, чтобы усилить, а возможно, и поставить под сомнение свое чувство принадлежности к Ленинграду и Москве.

Свои и государство

Формы и отношения принадлежности к нации обусловливало государство. Резидентский статус, политика и практика устройства в университеты и на работу, формирование и роль рабочих коллективов, модели гендерных отношений – все это занимало важное место в определении социального и этнического состава, а также ценностей, которые, как считается, связывались с крупными городами. Тем не менее мигранты не замечали центральную роль государства, предпочитая личную инициативу и связи. Начиная новую жизнь, они осознали свою способность использовать институты и процедуры в своих интересах. Землячества и коллективы возникали как органические институты, используемые для реализации личных стратегий продвижения. Такие культурные практики отличались от того, что пропагандировалось дружбой народов, но считались соответствующими личным и семейным ценностям и идеалам, к которым следовало стремиться. Постоянство структур государства во времени и пространстве также объясняет его удаление на задний план в нарративах мигрантов. Государственные институты оставались стабильными от Хрущева до поздней перестройки. Вмешательство сталинской эпохи и урбанизация обусловили появление того, что Морган Лю назвал «современным населением»[831]. Идеалы прогрессивной социалистической цивилизаторской миссии и реальность советской бюрократии проникали повсюду, достигая дальних восточных и южных деревень. О необходимости взаимодействовать с государством в Ленинграде и Москве мигранты вспоминали прежде всего тогда, когда нужно было решать сложные вопросы. В этих случаях они считали официальные учреждения и чиновников сговорчивыми. Успехи во взаимодействии с государством обеспечили кавказским, среднеазиатским и азиатским советским мигрантам еще один уровень, на котором они становились «своими», и подтвердили их собственную веру в позднесоветский динамизм, поддерживающий движение снизу вверх.

Майя Асинадзе буквально повторяет высказанное Арюной Хамаговой мнение, что упорство изнуряет и в конечном счете побеждает бюрократов. Это касалось битв за скудные ресурсы, такие как жилье:

В то время [в 1982 г.] нас переселили из нашего старого многоквартирного дома [в центре Москвы]. В нашей квартире было прописано много людей: Людмила, два ее сына, я и другие, и они обязаны были дать каждому из нас новую квартиру. Сначала мне, как новичку, ничего не хотели давать. Но я сказала, что я прописана в Москве, в этой квартире, и что я имею полное право на новую квартиру. Я имела полное право, потому что это был Советский Союз. Это был Советский Союз. Ну, меня выслушали, подали иск и дали мне квартиру на проспекте Мира. Позже [в 1985 г.] я поменяла эту квартиру на ту, в которой живу сегодня. Тоже в центре Москвы, большое спасибо. В те времена они просто не могли отказать мне в том, на что я имела право. Сначала мне хотели дать квартиру на окраине Москвы, но я отказалась. Я всегда жила в центре и не принимала такой обмен. Я вернулась во второй раз, и мне согласились дать то, что я хотела: квартиру на проспекте Мира в центре Москвы[832].

Слова «это был Советский Союз» часто звучат в рассказах мигрантов, подчеркивая, как мигранты почувствовали себя «своими» благодаря связям со своим государством. Абдул Халимов считал, что в то время чиновники боялись граждан[833]. Желание отстаивать социальные права граждан, даже мигрантов в Ленинграде и Москве, способствовало включенности в сообщество и мобильности. Тамрико Оцхели открыла собственный магазин, отказавшись от поступления в университет. Общение с чиновниками она считала доказательством своей ценности для Москвы:

В мое маленькое дело никто не вмешивался, но разобраться со всем было очень тяжело. Я работала в магазине одна, иногда мне помогали члены моей семьи. <…> Однажды мне пришлось столкнуться с городскими властями, когда я открывала свой магазин [в 1980 г.]. Все уладилось очень быстро, без проблем. А когда родилась моя дочь, мэр города помог моей семье. Первые полгода ребенка кормили бесплатно, и это было для нас очень большим подспорьем[834].

Не всегда настойчивые жалобы гарантировали успех. Леван Рухадзе, несмотря на должность директора авиационного инженерного института, в начале 1970-х гг. получил для себя и своей семьи лишь небольшую квартиру в одном из дальних пригородов Москвы. Ему сказали, что придется ждать десять лет, чтобы получить что-то в центре города. Мигранты могли воспользоваться неофициальным рынком жилья, хотя это было сопряжено с определенными рисками. Дине Атаниязовой, отказавшейся жить в «развратном» студенческом общежитии, пришлось искать жилье самостоятельно. Ее первый опыт был мучительным: «Мне пришлось однажды жить несколько месяцев в коммунальной квартире, снимая комнату, и там был второй жилец – русский алкоголик с женой из Подмосковья, который воровал продукты и спиртное из моего холодильника, замачивал свои брюки в общей ванной сутками, бегал во время запоев с ножом по квартире и т. д. Как только я смогла найти возможность, я сняла отдельную квартиру»[835]. В этом повествовании отсутствовали какие-либо обвинения в адрес государства и даже само упоминание о нем. Атаниязова обладала способностью действовать вне рамок официальных жилищных практик, чтобы в итоге получить то, что она хотела. Эта упорность закрепила в ее сознании ощущение принадлежности к числу способных и трудолюбивых граждан, противопоставляя ее, в данной истории, русскому пьянице и дебоширу из Подмосковья, которому не хватало ни желания, ни воздержанности, чтобы добиться успеха. Бытовые вопросы были проблемами, которые советские граждане должны были решать в первую очередь самостоятельно, прежде чем рисковать контактировать с бюрократией.

Комсомол стал местом не только равенства и привилегий, как обсуждалось в главах 2 и 4, но и местом, где по мере продвижения по служебной лестнице можно было приобретать личные навыки и создавать новые связи. Кочладзе, одна из немногих опрошенных нами мигрантов, которая провела школьные годы в Москве, вспомнила, что это способствовало ее успеху в гиперконкурентной среде столицы:

Я была очень активным членом комсомола еще в советское время. Я была комсомольским секретарем в своей школе. Кстати, моя сестра тоже была секретарем комсомола в своей школе. Они были в разных районах Москвы. Она старше меня, поэтому раньше меня попала в комсомол. У нас с сестрой одна фамилия, поэтому, когда я пришла в штаб и они спросили мою фамилию, они уже знали, кто я такая. Они сказали: «Еще одна Кочладзе!» Так что наша семья была довольно активной. Это была действительно важная организация.