Пляжный ресторанчик - Крис Манби

Как-то вечером к нам в гости заехала одна женщина, у которой лет десять назад тоже обнаружили рак груди. Ее к нам направила медсестра из больницы, где должны были оперировать Брэнди. Звали эту милую женщину Георгина. Мы предложили ей чай, и она стала рассказывать о своей жизни. Брэнди выслушала все, что касалось сердечных дел нашей гостьи, но наотрез отказалась участвовать в обсуждении ее здоровья. Более того, очень скоро Брэнди ушла к себе, сославшись на усталость, и мне пришлось выслушивать советы Георгины в одиночестве.

— Если врач говорит тебе, что в девяноста девяти случаях из ста эта болезнь оказывается смертельной, нужно обязательно поверить в то, что ты попадешь в тот самый единственный процент выживающих. Как только мне сообщили диагноз, я сразу же сказала себе, что у меня все будет не так, как у других. Мне в жизни еще было чем заняться. И за те полгода, что оставались у меня до мастэктомии, мне с этими делами было никак не управиться.

Георгина говорила обо всем этом с уверенностью в собственной правоте — как проповедник. Я выслушала долгий и подробный рассказ о пути, пройденном ею от порога смерти до порога нашего дома. Я узнала, что, среди прочего, она недавно участвовала в благотворительном забеге в пользу больных раком. Пробежать ей пришлось целых пять километров. При всем желании помочь Брэнди я просто физически не смогла бы преодолеть такое расстояние бегом, пусть даже за мной по пятам гнался бы лев.

— Внутренний настрой имеет не меньшее значение, чем лекарства, — веско сказала Георгина. — Все дело в ПОПе.

— Позитивном отношении к проблеме? — осторожно предположила я.

Кстати, в свое время этот девиз Брэнди написала на стикере и прилепила к зеркалу в ванной.

— У меня такое ощущение, что ваша подруга не хочет бороться с болезнью, — высказала Георгина свое мнение.

Когда она ушла, я решила поговорить с Брэнди всерьез.

— А какой смысл бороться? — сказала подруга. — Борись не борись, грудь уже все равно отрежут. Предположим, опухоль дальше не пойдет, но мне-то что с того? Какой смысл жить дальше, если я не смогу заниматься любимой работой?

В той больнице, куда направили Брэнди, ей не могли без медицинской страховки предоставить постоперационное восстановление молочной железы. Брэнди же считала, что любой дефект внешности поставит крест на мечте ее жизни точно так же, как паралич, внезапно развившийся у профессионального спортсмена.

— Может, ты попробуешь заняться чем-нибудь другим? Иди поучись, например, на парикмахера. Откроешь со временем собственный салон красоты…

— Не для этого я сюда приехала. Работать в парикмахерской можно было бы и дома. А я пошла на все ради того, чтобы стать актрисой. Для меня актерская профессия — это и есть сама жизнь. Сколько лет я к этому шла! Мне ведь даже пришлось дождаться, пока умрет мама, чтобы бросить все и приехать сюда. Пойми ты, пока я не была актрисой, я просто медленно умирала.

Я ждала Антонио и размышляла над тем, что, по всей видимости, Брэнди намного больше, чем я, хотела стать актрисой. Для нее добиться успеха в Голливуде было действительно делом жизни.

От этих мыслей меня отвлек стук в запертую уже дверь клуба.

— Закрыто!

Стук повторился. Фабрицио открыл дверь и перекрыл вход в «Ледибойз» огромным животом, еле вписавшимся в дверной проем.

— Мне нужно поговорить с Лиззи Джордан.

— Приходите завтра.

— Я не могу ждать до завтра. Дайте пройти!

Настойчивый посетитель, голос которого показался мне знакомым, изловчившись, пнул Фабрицио по колену и мигом проскочил внутрь мимо скорчившегося от боли вышибалы.

— Лиззи!

Это был Эрик Нордофф.

— Лиззи! Слава богу, я застал тебя здесь. Я же не знаю, где тебя еще искать, а ты мне так нужна! У меня горе!!!

— Эрик, неужели… твоя мама…

Я решила, что миссис Нордофф умерла и Эрик примчался ко мне, потому что я была одной из тех немногих его знакомых, кто знал ее лично. Выглядел он действительно как человек, на которого обрушилось большое несчастье. Он был в мятом костюме; глаза у него покраснели, как будто он проплакал всю ночь; взгляд был блуждающим и безумным. Мне показалось, что он почти не спал, лишь под утро прилег, не раздеваясь, но тут же проснулся от кошмарного сна и бросился искать меня.

— Все еще хуже! — воскликнул он.

Господи, что же может быть хуже, чем смерть матери?

— Что случилось? — спросила я, подводя Эрика к креслу и делая Аталанте знак, чтобы она принесла ему коньяку.

— Эрик, что случилось? — повторила я после того, как он залпом его выпил.

— Она… она… — с ужасом бормотал Эрик.

Я было подумала, что его мать действительно только что скончалась, а он все еще не в силах заставить себя смириться с этой мыслью. Мне даже пришло в голову, что еще не остывший труп Эльспет Нордофф лежит сейчас на заднем сиденье его машины.

— Эрик, соберись, — требовательно сказала я, положив обе руки ему на плечи. — Давай успокойся. Вдохни и выдохни. А теперь рассказывай.

— Она… она… Она сказала, что переедет ко мне, — выдал наконец Эрик. — Понимаешь, она собирается жить у меня.

— Что?!

Теперь уже у меня затряслись руки, подкосились ноги, и я рухнула в соседнее кресло.

— То есть ты хочешь сказать, что она не умерла?

— Нет, — сказал он, — по крайней мере пока.

Дела Эльспет Нордофф шли своим чередом. Зная о том, что дни ее сочтены, она решила оставшееся время пожить в свое удовольствие — так, как она это понимала. Матушка решила проводить как можно больше времени со своим единственным сыном и его невестой.

— Ну кто мог предположить, что ей придет в голову переехать ко мне?

К большому сожалению Эрика, эта мысль показалась Эльспет просто великолепной. Одним прекрасным утром она проснулась, обвела печальным взглядом свой дом в Беверли-Хиллз и спросила себя: «С какой стати немолодая одинокая женщина, угасающая на глазах от тяжелого недуга, должна проводить последние дни своей жизни в огромном, пустом и бездушном доме, где тишину нарушает лишь тиканье настенных часов?»

«Я решила воссоединиться с семьей», — заявила она Эрику.

Затем она поведала ему, что уже передала на хранение все свои вещи за исключением нескольких любимых картин. Вилла в Беверли-Хиллз была выставлена на продажу. А для перевозки всякой мелочи, которую госпожа Эльспет Нордофф решила взять к сыну в Малибу, уже был заказан грузовой фургон.

— Ну хорошо, все это, конечно, печально, но я-то тут при чем? — поинтересовалась я у Эрика, когда он поведал мне свою грустную историю.

По правде говоря, у меня были к нему свои счеты. Он свой «роллс-ройс» получил, а я пока что так и не дождалась звонка из агентства Эда Строссера. Если Эрик намерен пригласить меня на очередной дубль эпизода с невестой на банкете, это обойдется ему дороже, чем в прошлый раз. Но на самом деле я даже не подозревала, насколько я нужна ему в этой ситуации.