Атаманша Степана Разина. «Русская Жанна Д'Арк» - Виктор Карпенко

Обреченных повстанцев отделили от общей колонны пленных и отвели в сторону.

Андрей Мотков, привстав на стременах, крикнул, обращаясь к стрельцам:

– Слушай приказ княжеский: за вину, в коей мужики, воровавшие супротив государя нашего Алексея Михайловича, уличены были и пойманы с оружием, а також за то, что умыслили, совершив побег, от суда царского уйти, повелел воевода, князь Юрий Олексеевич Долгорукий посечь мужиков саблями и совершить сие немедленно!

Стрельцы встретили приказ воеводы молча, с трудом сдерживая одолевавший каждого гнев.

Мужики, поняв, что пришла расплата за попытку обрести свободу, стояли так же молча, сгрудясь, недобро поглядывая на стрельцов.

К стрелецкому голове подошел сотник Андрюха Храмов.

– Дозволь слово, – обратился он к стрелецкому голове. – Не бери, Иваныч, грех на душу. Одно дело в бою зарубить ворога, другое – безоружного порешить. Отмени приказ.

– Не моя то воля, – тихо ответил сотнику Андрей Мотков. – У самого не лежит душа к этому, да делать нечего. Сполнять надобно. Воевода от слова своего не отступится, ты же знаешь!..

Стрельцы заволновались, зароптали. Послышались отдельные выкрики:

– Мы ратники! Палаческое дело не по нам!

– Заплечных дел мастера на то есть, то их дело!

– Не хотим! Пусть воевода сам свой приказ исполняет!

– Не станем мужиков рубить! Пленные они!

Андрей Мотков поднял руку, призывая ко вниманию:

– Вы что, ироды красномордые, забыли, что крест целовали на верность государю нашему? Бунтуете!

Стрелецкая масса колыхнулась, вытолкнув из своих рядов коренастого, седобородого стрельца.

– Не серчай на нас, Андрей Иванович, мы тебя уважаем, ты для нас что отец, но приказа твоего не сполним, рука не поднимется рубить безоружных мужиков. Они хоч и воры, а все наши, русские мужики. Да и не палачи мы, то их дело волю княжескую сполнять про мужицки косточки, а наше дело ратное. Так и передай воеводе. Мы в слове своем тверды, не отступимся, – под одобрительные возгласы товарищей закончил стрелец.

Голова стрелецкого приказа еще раз оглядел стрельцов и, покачав головой, сказал:

– Что ж, мужики! Слово я ваше передам воеводе, он решит… Одно скажу: не дело вы затеяли! Боярин Долгорукий вельми сердит, гнев его безмерен и того, кто супротив его воли пошел, не помилует. В решении, как я погляжу, вы тверды, да каб о том пожалеть не пришлось.

С этими словами Андрей Мотков вскочил в седло и ускакал прочь, а стрельцы, постояв и посудача о возможном наказании, построили пленных мужиков по четверо в ряд и не спеша двинулись к Арзамасу.

Вторично на неделе малиновым перезвоном встречал Арзамас войско воеводы, князя Юрия Долгорукого, теперь уже как победителя повстанческих отрядов.

И опять игумен Иона в окружении священников со крестами и иконами приветствовал его в воротах, благословляя и славя его победу. И опять служили в соборе благодарственный молебен.

Стрельцы и рейтары вернулись в свой лагерь у посадов, что на берегу Теши. Дворянское же ополчение и арзамасские ратники, войдя в крепость, учинили во избавлении от воровских казаков попойку, да так рьяно взялись за кубки и чаши, что к полуночи ни один из них не стоял на ногах.

Долгорукий изрядно устал, ломило натруженные в седле кости, болезненно ныла печень. Однако прежде чем уйти в опочивальню, он позвал к себе Щербатова и прямо с порога сурово сдвинув брови, спросил его:

– Все ли готово, князь, для вершения суда над ворогами?

– Что велено тобой было, князь, все сделано! Однако, думается мне, виселиц маловато.

– Ништо! Завтра поутру всю голь арзамасскую согнать за город, пусть смотрят да ума набираются. Охота бунтовать быстро пройдет и надолго. И вот еще что: тех стрельцов, что приказа моего не исполнили, имать, оружие забрать, а самих – в цепи! С них и начнем суд вершить, – распорядился боярин Долгорукий. – Сотника же, что над теми стрельцами поставлен, вместе с ними заковать в кандалы, а голову стрелецкого приказа Андрюшку Моткова за то, что не усмотрел воровской смуты среди стрельцов, заковать в железа и отправить в Москву. Вернусь в Белокаменную, сам его поспрошаю.

Утро выдалось смурное, мглистое. Небо было покрыто тяжелыми облаками. Над лесом стояла синеватая муть. Сырой, неподвижный воздух напитал влагой одежду, отобрав последнее тепло у настывшего за ночь тела. Повстанцы, согнанные в кучи по две-три сотни и разделенные конными рейтарами и стрельцами, грудились на сырой траве, тесно прижавшись друг к другу. Их лица были серы, угрюмы, в глазах у многих застыл страх. Да как и не страшиться им было, когда над головами нависли перекладины виселиц по двадцать-тридцать шагов длиной, поддерживаемые десятью столбами-подпорами, а поодаль, в три ряда, поставлено было до полусотни колод.

На прилегающие к месту суда над повстанцами Ивановские бугры начали стекаться арзамасские мужики и бабы. Их не пришлось гнать силой, они явились сами. Кого любопытство влекло, кого сострадание.

К полудню все было готово: палачи стояли на своих местах; на виселицах болтались веревки, ужасая множеством раскачивающихся на ветру петель; секиры, лежащие на колодах, еще не окропленные кровушкой, холодно отсвечивали лезвиями; жаром исходили тигли, на коих лежали раскалившиеся добела щипцы, железные пруты и другие пытошные орудия; дыбные хомуты ждали своих жертв.

Народ нетерпеливо гудел: мужики, глядя на повстанцев, почесывались и поплевывали, изредка переговариваясь словами; бабы крестились, охали и ахали, шумно вздыхали, украдкой утирали кончиками платков накатывающиеся на глаза слезы; кое-кто из сердобольных тихо подвывал; детвора сновала тут же, забегая и к стрельцам, плотно окружившим место расправы, и даже к повстанцам, передавая им куски хлеба, данные чьей-то жалостливой рукой.

Повстанцы, истомившись ожиданием и неизвестностью, стояли молча, потупя взоры, обреченные, согнув плечи.

Стрельцы и рейтары тоже притомились, ожидая начала суда. Они стояли плотно, в несколько рядов окружив пленных. В стороне от всех, под охраной рейтарского полка, построенные по четыре в ряд, стояли стрельцы взбунтовавшейся сотни.

Все ожидали боярина Юрия Долгорукого, князей и воевод, стрелецких голов и рейтарских полковников, которые сидели в совете в Приказной избе Арзамас-града.

Но вот на дороге показалась группа всадников.

Арзамасцы и войско оживились, палачи засуетились, проверяя в который раз дыбные ремни, разминая плети, звенели щипцами и железными прутами, показывая усердие.

Боярин, одетый во все черное и сам какой-то черный, замученный, поддерживаемый с обеих сторон услужливо подскочившими рейтарскими полковниками, тяжело перевалился с седла. Взойдя на помост, над которым был сооружен навес, он сел в массивное кресло, стоявшее возле стола, застеленного черным сукном и, поманив пальцем дьяка Михаила Прокофьева, приказал: