Принц Николас - Эмма Чейз

– Точно нет.

– Я поеду в Нью-Йорк повидаться с Оливией.

– Не может быть и речи, – шипит она; ее глаза сверкают, словно лезвия.

– Я делал все, что ты хотела! Я стал тем, кем ты хотела меня видеть, но я никогда ни о чем тебя не просил! Прошу тебя сейчас… – Что-то ломается внутри меня, отчего мой голос становится хриплым. – Я люблю ее. Это не может так закончиться.

Она молча смотрит на меня в течение нескольких мгновений. Потом решается заговорить, ее голос становится нежнее, но решимость никуда не исчезает:

– Именно так это и должно закончиться. Я похожа на идиотку, Николас? Что я не знаю, о чем ты думал?

Я открываю рот, чтобы ответить, но она продолжает:

– Ты думал, что можешь отложить свадьбу на некоторое время, и, возможно, мог бы. Но факт остается фактом – придет день, когда тебе придется стать мужем и отцом. Ты станешь королем. И кем тогда будет Оливия?

– Моей, – рычу я. – Она будет моей.

Я вижу Оливию в своей голове: ее улыбающиеся розовые губы и искрящиеся глаза, которые смотрят на меня. Она смотрит так, когда я делаю ее счастливой. Я вспоминаю, как ее густые темные ресницы веером ложатся на идеальную кожу, пока она мирно спит в моих руках. Воскрешаю в памяти ощущения ее мягкого прикосновения и чистое, восхитительное удовлетворение, когда я просто лежу рядом с ней.

– Слово «любовница» не имеет такого веса, как раньше, но все еще не очень хорошо, Николас. Ничего нельзя больше скрыть, теперь нет. У тебя есть цель. Твое предназначение. Подданные твоей страны будут восхищаться тобой. А Оливию… будут презирать. Возможно, весь мир будет высмеивать ее. Ты видел, как это происходит не один раз. Няни, которых берут под покровительство их женатые кинозвезды-работодатели, молодые ассистентки, пойманные в ловушку могущественных мужчин. Мужчин, которых никогда не выставляли виноватыми и не порицали. А женщину – другую женщину — сжигали на костре.

Мне нечего ответить. Потому что я не думал так далеко. Будущее не имело значения. Важным было держать Оливию в объятиях, иметь возможность целовать ее каждое утро и говорить с ней, показывать, какой драгоценностью она для меня является.

Бабушка хмурит брови, словно огорчена.

– Ты действительно настолько эгоистичен, мой мальчик? Эту жизнь ты для нее хочешь?

Жизнь, которую я для нее хочу?

Я хочу положить мир к ногам Оливии.

Хочу показать ей каждый его уголок, держа ее за руку. Я хочу звезды для нее, и луну, и небеса… и все между ними.

И на мгновение я решил, что действительно смогу ей это дать. Я верил, что есть способ.

Идиот.

Франни назвала меня дураком. Дважды проклятым идиотом. На этот раз я с ней согласен.

Когда я отвечаю, мой голос лишен эмоций. Пустая имитация.

– Нет.

– Тогда отпусти ее. Если ты действительно ее любишь, пусть она тебя ненавидит. Так будет легче для нее. – Королева опускает ладонь на мою руку, сжимает ее с силой, которая до сих пор меня удивляет. – И для тебя.

Я потираю глаза, потому что вдруг очень… устал.

– У Кристофера находится список. Я сузила его до пяти имен. Посмотри. Там замечательные женщины, Николас. Любая из них сделает тебя счастливым, если ты просто это позволишь.

Я покидаю ее кабинет, не проронив ни слова, чувствуя себя ошеломленным. Останавливаюсь у стола Кристофера, и он протягивает мне список. Одна страница, пять имен, пять симпатичных, улыбающихся лиц размером с большой палец. Мне плевать. Все бессмысленно.

Тяжело сглатывая, я возвращаю его обратно секретарю королевы.

– Выбери одну.

Он переводит взгляд от меня к странице и обратно.

– Я?

– Да.

– Хм… какую я должен выбрать, Ваша Светлость?

И я говорю правду:

– Это не имеет значения.

Оливия

Проведенные в Весско месяцы пролетели в мгновение ока, как по щелчку пальцев, потому что когда ты счастлив, время всегда кажется таким – быстрым. Последние два дня были бесконечно длинными и болезненными до скрежета зубов. Я думала, что покинуть Весско будет сложнее всего.

Но я ошибалась. Жить без Николаса намного труднее.

Я позвонила Элли из аэропорта, сказав, что возвращаюсь домой, и попросила ее встретить меня. Но когда я вышла из здания, меня ждала не она.

Там стоял мой папа.

Его глаза были чистые, трезвые и серьезные. Понимающие.

Когда он ко мне подошел, я уже плакала. Даже не пыталась сдержаться. Он говорил мне, что все будет хорошо; обещал, что все со мной будет в порядке. Говорил, что я сильная, как моя мама, и что через это пройду. Затем успокаивал меня, крепко держа в объятиях.

Мой герой.

Но это была моя борьба. Мне приходилось сражаться с желанием свернуться в клубок и плакать, потому что все болело. Грудь разрывалась от разбитого сердца, голова пульсировала от сомнений – вдруг мне нужно было поступить по-другому. Руки и ноги ныли от потребности побежать к нему, чтобы все исправить, чтобы обнять его и никогда, никогда не отпускать. Желудок крутило до тошноты. Было так больно, что вчера на секунду я подумала о возможной беременности, и эта мимолетная мысль принесла мне облегчение и радость. Это худшая причина хотеть ребенка, но тогда у нас с Николасом сохранилась бы связь. И у меня появилась бы причина вернуться к нему.

Знаю, что звучу жалко, но мне на это плевать. Вырванное из груди сердце делает нас и не такими.

Еще слишком рано для утренней тошноты, но даже если бы меня и рвало, я знаю, что не беременна. Подобное волшебство случается только в любовных романах и мыльных операх. В реальной жизни контрацептивы надежны и душераздирающе эффективны.

– Это действительно ты! О мой бог, могу я сделать фото? – спрашивает фигуристая двадцати-с-чем-то-летняя женщина.

– Нет. Извините, никаких фотографий, – бормочу я, изучая грязные тарелки в руках.

Бизнес процветает. Очередь у «Амелии» выходит за дверь и спускается дальше по кварталу. Люди здесь не ради пирогов. Кстати, папа поведал мне о тайной сделке с Саймоном Барристером в ночь, когда я вернулась домой. Контракт эксклюзивный, это означает, что мы вышли из пирогового бизнеса. И я рада этому. Рада, что мой отец трезв и здоров. Рада, что Элли может поступить в колледж, не неся на спине долговое бремя. Рада даже за себя – сейчас у меня есть выбор, моя жизнь не будет потрачена на дело, которое я ненавижу, но терплю ради любимой семьи.

Николас был прав. Все имеет свою цену и все продается.

Толпа, которая заполняет кофейню каждый день, ищет кусочек Николаса. Они все хотят увидеть стул, на котором он сидел (Элли прикрутила табличку на спинку одного из стульев: «Его Королевская Задница была здесь». Рядом Марти нацарапал: «И она была прееееекрасна»).