Жена для отщепенца, или Измены не будет - Марина Бреннер

class="p1">Если поставить Эмми в известность, что по саду шляется какая — то, ммм… личность, это воплей и вопросов хватит дня на два.

И посему, успокоив себя надеждой на крепкие ворота, берегущие поместье и, скорее всего, «блазнь», вольник решил дождаться рассвета.

Миновав лестницу, Ланнфель оказался в пустынном холле.

Несмотря на большие окна, здесь царил полумрак, проснувшийся Гран ещё не успел заглянуть в эту часть дома.

— Доброе утро, льерд, — шепнула проходящая мимо Кора — Завтрак будет через полчаса. Льерда Ланнфель спит?

Вольник кивнул, добавив, что с завтраком он не торопит.

— Проснется Эмелина, вместе и поедим. Не спешите, делайте всё, что требуется.

Прислуга тут же убежала в кухню, а сам хозяин вышел во двор.

— Утречко! — крикнул дворник, ловко орудуя громадной лопатой — Снегу за ночь навалило, ууух! Но тепло, льерд. Необычайно как — то тепло…

Перебросившись парой фраз с мужичком, Ланнфель пошел по узкой, уже расчищенной дорожке вдоль стены особняка.

Обогнув дом, и выйдя как раз к окнам запасного крыла, остановился. Задрав голову, посмотрел на балкон спальни, темный и крепко облепленный снегом. После, опустив голову, уперся взглядом в надежно закрытую дверь «чёрного» входа.

Ясно, что никого не было здесь! И дело даже не в следах. Да и какие следы можно заметить, если всю ночь бушевала вьюга?

Просто и дверь нетронута, и даже замок, новый, громоздкий не сдвинут ни на сколько… Висит, блистая черными боками, новенький, с тоненькой полосочкой снежка на толстой дужке.

— Померещилось! — пробормотал Диньер, уже собравшись уходить — Как там Эмелина говорит… «блазнь». Тем более, что сказать… Поместье Ланнфель — место нечистое, на пепелище стоит дом. Может, в этом вся трудность? Надо бы знатока найти по таким вещам! Есть же эти, как их? Тьфу, пропасть! Да ну их, хер знает, эти… не помню. Надо бы уточнить у Серебрянки, она лучше понимает всякую эту дурь. Вот, так и сдела…

Окончательное «…ю», он произнес, присаживаясь на корточки.

Нечаянная находка уперлась прямо в носок ботинка льерда, чуть не пропоров мягкую кожу острым краем.

Быстро сунув руку в снег, вольник выудил оттуда очень странную вещь.

Да собственно говоря, и не странную. Напротив, довольно хорошо знакомую тем, кто хоть отдаленно, а всё же соприкасался когда либо с атрибутикой похорон усопших магов.

Это была «поминальная брошь». «Последняя печать». Такими печатями скрепляют концы шарфов, накинутых на плечи покойным, принадлежавшим магическим Фамилиям.

Интересно, что собственно украшениями эти побрякушки не являются. Заговоренный особым образом широкий шарф или даже иногда платок обматывают вокруг плеч и шеи покойного, дабы удержать в остывающем теле угасающую магическую силу. Иначе, покинув «дом», истово желая выжить, её остатки могут натворить в Мире много бед. Обратиться, к примеру, «подселенышами», да и занимать в будущем любые, более — менее подходящие для этого тела! Вот и кутают «похоронщики» своих подопечных зачарованными тканями, а сверху лепят «печать». Эту самую брошь.

Если усопший из менее почетного сословия, то и шарфы, и брошки полагаются ему простенькие, железные. Ну, а кто побогаче, так покучерявее будет и убранство.

К примеру, и мать Эмелины, и мачеху в серебре и расписном шелке хоронили.

Печать же, которую держал сейчас в руках льерд Ланнфель, была крупной и тяжелой. Золотой. С небольшим обрывком дорогого шелка, зацепившимся за острый, звездчатый край. Темный, гладкий кусок почти истлел, однако же, всё же сохранил гладкость и неяркий блеск…

В золоте и вот в таких дорогих, однотонных шелках всегда хоронят только лишь обладателей голдарра. Боевой Силы. Редкой и исключительной.

— Что за хрень? — вольник сжал в руке неприятную находку и выпрямился — Саццифировы шуточки? Вот же бл… Долбанный засранец! Но как? Если только подослал кого? Подкупил возчика? Ах ты ж, проверченная жопа, ну погоди у меня…

Сдавив печать пальцами, крепко сжал кулак.

Без особого труда просчитав в уме простенький план заговора Саццифира и возчика, сходу разъярившись, желал Ланнфель только одного. Немедля найти предателя, да и затолкать мерзкую побрякушку прямо в поганую его глотку. Да поглубже, чтоб месяц, а то и два гадил золотом!

Резко повернувшись, вольник скрипнул обеими подошвами, вздыбив легкий, пушистый снег.

Как вдруг замер, оторопев от звука смутно знакомого голоса, отчего — то странно булькающего, наполненного каким — то щелканьем, надсадными хрипами и свистом.

— Сын, — позвал его этот жуткий голос, вроде как даже ни мужской и ни женский — Сын? Диньер? Подойди…

Глава 50

Обладателю жуткого голоса не нужно было долго уговаривать вольника.

Да первым же желанием того было именно подойти! Подойти, да и впечатать смачно пришлецу — незванцу промеж глаз, дабы не бередил паскудец многострадальные льердовы нервы, да не нарушал хождениями покой и негу уютного имения Ланнфель.

Поэтому вот именно сейчас льерд и не спасовал.

— Я тебе сейчас подойду, — прорычал, крепче сжимая в кулаке золотую печать, приготовясь воспользоваться её острыми краями, как оружием — Сейчас так подойду, что обломаю подходилку — то… Кто такой? Что нужно? Давай, открой рожу! Не ссы, падаль.

Незаметно для себя покрыв обнаженные кисти рук стремительно выступившей, острой чешуей, Ланнфель бегло окинул взглядом как — то уж слишком покорно стоящего перед ним визитера.

Тот был высок, почти в рост самому льерду. Однако же, впечатления силача не производил ни худобой, ни узостью плеч, ни общей, излишней субтильностью фигуры.

Одет вторженец был тоже как — то странно… Просто чересчур странно! В длинный плащ, плотный, темный, с золотой оторочкой по краю широких рукавов и оборванному, метущему пушистый снег, подолу.

Лицо же пришлеца скрывал громадный капюшон, также оборванный на краях, и… истлевший? Обляпанный… чем? Засохшей грязью? Землей?

Словом, одеяние гостя напоминало похоронный убор. Явно видно было, что оно им и являлось.

— Ну и что? — вольник шагнул вперед — Вырядился покойником, и решил меня напугать? Иди, пугай нашего возчика. Он ваших шибко уж боится. От меня что хотел? И какой я тебе, нахрен, сын?

Визитер поднял затянутые в остатки перчаток, руки. Положив пальцы на края капюшона, потянул его прочь…

Капюшон сполз вниз, и Ланнфелю теперь только и оставалось, чтоб, раскатисто матюгувшись, широко распахнуть глаза. Вмиг льерд стал похожим на свою супругу. Именно таким выражением лица Наивняшка Эмми встречала возникшую перед нею любую вещь, поразившую её скудное воображение, либо попросту здорово напугавшую.

— Твою же перемать, — прошипел Диньер, чуть отступив назад — Да ты… «прогульный»! Живой мертвяк! Прямо, как на картинках в тех книжках… И ты… баба, что ли⁈

Это и было именно