Жена для отщепенца, или Измены не будет - Марина Бреннер

Жуткий гость оказался женщиной. Рослой, явственно при жизни крепкой и красивой. Красота и сейчас ещё, не желая исчезать совсем, отчаянно цеплялась за намётки точеной фигуры, угадывающейся под плащом. За остатки кожи, прикрывающей почерневшие мышцы лица. За зеленые глаза, сохранив их цвет и тусклый, но всё же блеск. За изящество, за осанку… За тонкие руки. За длинные, толстые косы, лежащие на груди двумя спокойными, белыми змеями.

Вообще, стоит подметить, что тело женщины отлично сохранилось. Хотя, можно было догадаться, что несчастная мертва явно не один год…

— Я Анелла Ракуэн, — дама сделала попытку улыбнуться — В замужестве Анелла Ланнфель, Диньер. Твоя мать… То есть, когда — то была ею… Сейчас же, ты прав. Просто падаль. Ходячий труп. Не бойся. Я не подойду ближе.

Да с чего бы… И не думал он бояться! Просто, ну… согласитесь. Не каждый день вот так встречаешь родню, давно отбывшую по Ту Сторону, верно?

— Откуда мне знать? — брякнул вольник первое, что пришло в голову — Может, ты и моя мать. А может, блазнь или морок? А может, вообще ряженый шут? Саццифир приплатил кому, да и пудрит мне мозги страшными картинками! С чего мне тебе верить?

Покойница тихо рассмеялась:

— Ну нет, дорогой! Твой дед этого не умеет. Морочить и колдовать ему не дано. Платить же кому — то Саццифиру просто незачем. Сам подумай, для чего ему это?

— Да просто, — Ланнфель растерялся окончательно — Позлить? Или поизмываться? Откуда я знаю… А что, ты и правда… она?

— Правда.

Последний звук смёл внезапно налетевший лёгкий ветерок. Перепутав белыми, серебристыми нитями и шорох вздыбившегося снега, и комок, подступивший к горлу, и неожиданный «мырк», донесшийся откуда — то снизу.

Диньер опустил голову, глаза в глаза встретившись с лиймом, потершимся о его ноги. Странно, раньше лохматый фаворит Эмелины Хозяина такими знаками внимания и не удостаивал…

Сейчас же, ткнувшись пару раз круглой головой в его сапоги, кот, попрыгав по снегу, переключился на гостью, распушив хвост, поднявшись на задние лапы, и радостно «мявкая».

— Ну вот же, — воскликнула та, наклонившись и оглаживая зверя остатками пальцев — Посмотри сам. Допустим, я лгу. Саццифир лжет. Но этот зверек — никогда! Лиймы чуют и блазнь, и морок, и прочее… то, что может нанести вред хозяевам. Диньер, мой мальчик! Поверь уже мне, наконец. И выслушай. Я ни в коей мере вредить не собираюсь ни тебе, ни этой милой, доверчивой девочке, твоей супруге. Ни, тем более, своему будущему внуку.

Ланнфель шумно выдохнул:

— Ладно. Я… Слушаю тебя. Что тебе нужно?

Анелла выпрямилась. Прикрыв горло воротом плаща, прижала рукой. Видно, что говорить ей было очень сложно, любой звук, тревожа голосовые связки, причинял если не боль, то сильные неудобства.

— Мне нужен только твой отец, Диньер. Только Дишен. Когда — то он убил меня. Чужими руками. Руками поверенного Кортрена, запугав того до полусмерти, убил жестоко. Может, он и сам был напуган, узнав о моей настоящей Сути. Может, просто хотел избавиться от надоевшей супруги, или же от брачных уз? Не знаю и, если честно, не хочу знать. Эти обстоятельства больше не имеют значения, сынок. Ни для меня, ни, тем более, для тебя. Дишен ведь поселился здесь, верно? В этом доме?

Поймав заинтересованный, прищуренный взгляд и короткий кивок Ланнфеля, она продолжила дальше, волнуясь и булькая горлом ещё сильнее:

— Так я и знала. Мы, как ты сказал, «прогульные», хорошо чувствуем друг друга! Я и раньше знала, что он здесь. Просто мне не доставало сил прибыть сюда самой. Мешала печать. Остановившись там, на старом погосте, недалеко от Сарта — Фрет, ты и помог мне сорвать её. Диньер… Помнишь вашу вынужденную задержку в пути из Ракуэна? Так вот, твоя близость помогла мне выбраться из могилы, и дальше, в Ланнфель вы ехали не одни. В дороге от погоста я оберегала вас. Уж как могла… И сейчас постараюсь сделать всё, что в моих силах. Дишен собрался вредить вам! Именно вредить, он по другому не может! Я же заберу его с собой. Очищу ваше жилище, и уйду. Уйду навсегда, дорогой мой сыночек. Так что позволь мне закончить последнее дело, удерживающее меня в ЭТОМ Мире. Пусти меня в дом. Сам. Лично. Ты здесь Хозяин, без твоего позволения я ничего сделать не могу. Да и не хочу.

Вольник поднял руки и сильно сдавил ладонями виски. Этот нервный жест, преследовавший Диньера всю юность, в ней же и оставшись, казалось, неожиданно вернулся сейчас.

— Я должен это спросить, — вымолвил он, хрипя теперь не хуже матери, ощущая першение в голове, комок в горле и болезненный жар в груди — Что он с тобой сделал? Поверенный Кортрен, по просьбе моего отца, он… что?

Видно было, что Анелле Ланнфель не хочется говорить об этом. Однако, он всё же спросил.

А она всё же ответила:

— Он перерезал мне горло. Специальным ножом. Таким, каким раньше убивали Зверей. Лемейр. Нас, Диньер. Поэтому, я не могу говорить с тобой чётко и чисто. Очень мешают швы на шее… Тогда… твой отец подмешал мне в вино порошок кредского ореха. Эта мерзость хорошо дурманит… Ох! Я до сих пор помню тот вечер. Дишен был сама любезность. Свечи, цветы, великолепный ужин. Дорогие напитки. Сладкие обещания. Видишь ли, у твоего отца тогда была любовница, сынок. Теперь, разумеется, ясно, что меня мой супруг никогда не любил, он и женился — то на мне только ради приданого, которое мы оспорили у отца! Я же, зная, что муж изменяет мне, изводила нас обоих ревностью и слезами. Возможно, даже это и явилось причиной такого его поступка… Не знаю, может быть, и мне не стоило так себя вести? Не знаю! Так вот. В тот день отец отправил тебя с няней в Призон, смотреть парад. Как раз был военный праздник… Отпустил всех слуг. «Чтоб никто нам не мешал, любимая!» — так он объяснил. Весь вечер Дишен целовал мне руки и просил прощения. Клялся, что никогда, никогда, никогда… Потом же — мрак и забытье. Новое рождение. В новом качестве. И долгое, долгое ожидание подходящего момента…

Больше Диньер слушать не мог. Это всё оказалось слишком… Слишком, очень слишком.

Даже для него, Ланнфеля — жесткого, аки прошлогодний сухарь, отупевшего от лишений, оскотинившегося от привычной боли и смрадной, жестокой жизни. Превратившего все свои чувства в пепел и липкую грязь, как оказалось, не насовсем…

Совершенно не понимая, что делает, вольник шагнул к матери, не видя уже ни света, ни тьмы, не ощущая