История его слуги - Эдуард Лимонов

Детективное это дело мной уже закрыто — преступника найти не удалось. Вернее, простите, преступницу найти не удалось. К моему жуткому до слез сожалению.

* * *

Вся моя жизнь на протяжении нескольких последних лет — это тоска по «action», по действию. Если, а я очень на это надеюсь, цивилизация наша начнет разваливаться в ближайшие пару десятилетий, я, конечно, найду себе применение тотчас, буду наверняка не из последних удальцов среди удальцов мира. Но пока единственное, что мне остается, — это писательство и секс — эти единственные две сферы, в которых человек, если он смел, до сих пор еще может проявить себя более или менее свободно. Все другие области давно патрулируются цивилизацией до мельчайших улочек и тупичков. И писательство и секс, бесспорно, тоже порабощены и зависят от цивилизации, от социального, но щели все-таки в машине есть. Или еще есть, или уже есть. Во всяком случае, они еще не умеют контролировать наши мысли, их гении в белых халатах еще не доискались до способа читать под нашими черепными коробками. Они давно подслушивают наши телефонные разговоры, роются в наших бумагах, но мысли они еще не читают. Хотя я совершенно уверен, что уже идет лихорадочная работа в этой области, и гении в белых халатах добьются своего, я верю в человеческий гений. Дай мне Бог умереть раньше этого великого открытия, ибо тогда уже хуй попишешь и поебешься на свободе.

С писательством у хаузкипера господина Стивена Грэя не очень движется. Американские издательства одно за другим отказываются печатать мою книгу. Может, они сговорились с моей бывшей подругой Сэрой? Хотя у меня давно уже начался зуд перемен, опять хочется переместиться на следующую ступеньку жизни, зуд честолюбия, я вынужденно сижу в слугах, и жизнь моя в миллионерском домике, войдя во второй год, совершает как бы второй круг. И это уже рутина, мне неинтересно, и я посматриваю по сторонам, куда бы свалить — неугомонный господин Лимонов Эдвард. Уже все, с кем я когда-то начинал жизнь — угомонились, кто в тюрьме, кто в семье, остановились, во всяком случае, даже Елена как будто устала и живет замужем за европейским своим аристократом и разве что изредка позволяет себе небольшие любовные приключения. Но не я.

Издатели отвечают Лайзе приблизительно одно и то же, что-то вроде: «Роман господина Лимонова слишком пугающий, его герой слишком негативен». Внутри себя, в глубине души я считаю, что они правы, отказываясь публиковать мой роман. В сущности говоря, я их враг, и такие книги, как моя, разрушают если не цивилизацию, то по крайней мере веру в нее, так что логично их не печатать. Но борьба есть борьба, посему я всеми силами стараюсь выиграть. Я давно уже не реагирую эмоционально на отказы, агентша методически посылает книгу в неохваченные еще книгой издательства, а если Лайзе надоест эта работа, я не умру от разрыва сердца. Я буду искать и найду себе нового агента, и начну все сначала Они жадны до денег, и они меня купят в конце концов. Я упрямый. Но, к сожалению, я еще и very sensitive, как отметила некогда моя подруга Дженни, и время от времени мне становится тошно, тогда я убегаю куда глаза глядят, как безумец, и чаще всего ищу облегчения в сексе.

Последний раз тошно было мне совсем недавно — после истории с Наташкой и кровью в ванной. И попал я в бордель. Причина была не в Наташке, вообще особой какой-то причины для душевного расстройства у меня не было, явной то есть не было, очевидно, нужен был мне от ровности жизни побег, от неудовлетворяющей меня моей борьбы. Может быть, было полнолуние. Кончился побег в борделе.

Да, лизал пизду проститутке. Но делает ли это меня менее мужчиной? Нет. Пизда, раскрытая, оказалась розовой, перед тем как давать мне ее, она вымыла пизду стоя перед раковиной, загребая воду в пизду ладошкой. Впрочем, пизда звучит грубовато, у Полы не пизда, у нее итальянская ее… что?.. я не знаю, беден русский язык на ласковые и почтительные определения женского органа секса. У Полы это место было похоже на раскрытую бабочку, почти алую. Алость распласталась высоко меж ног Полы. Наверное, раздражение от работы, как бы производственная травма.

Вначале же я искал не Полу, мне нужна была skinny blond, то есть худенькая блондинка. На Восьмой авеню худенькую блондинку найти нелегко. Пола, которая сама меня остановила, узнав, что мне нужна худенькая блондинка, не выказала никакого удивления, а, подойдя к краю тротуара, приставила ладошки ко рту и, стараясь перекричать автомобильное мычание и урчание, крикнула «Эльза!» С другой стороны авеню, лавируя между машинами, к нам перешла Эльза. Ее имя ей явно не подходило, а она не подходила мне. Она была маленькая и худенькая, и да, блондинка, но даже не вульгарная, что меня бы вполне устроило, а простовато-деревенская. Мелкие кудрявые волосы ее раздражали меня — волосы шапкой, как перманент, потому я сказал, что поищу себе другую девушку и отошел. Вдогонку мне, как видно обиженная моим невниманием, Эльза швырнула: «Худенькая блондинка ему нужна! Я вешу 87 паундов. Ты что, собираешься подбрасывать худенькую блондинку и ловить ее на хуй, что ли?!»

Побродив еще с полчаса, я не нашел худенькой блондинки и вернулся к Поле, на угол 45-й улицы и Восьмой авеню, и договорился с ней. Мы отправились за угол — в отель. Впрочем, вначале я пригласил ее в миллионерский дом, но она отказалась, они всегда отказываются. Мало ли уродов бродит по Восьмой авеню.

Пола — брюнетка итальянского происхождения. Она хорошенькая, и у нее пухлая, слегка тяжеловатая по отношению ко всему остальному телу попка.

В комнате, на серых, но чистых простынях лежал кружком презерватив. На потолке убого и глупо горел неоновый тонкий круг. Мы разделись, я лег на спину, и Пола начала лизать и сосать мой член, предварительно внимательно осмотрев его. Это одно уже стоило мне 30 долларов, плюс 10 долларов я заплатил при входе за комнату, я не умею с ними торговаться.

Комната была чистой и бедной, и как всегда напоминала скорее хирургический кабинет в бедной советской деревне, чем бордельную отельную комнату. Да, это был и бордель и отель. Входя, мы с Полой встретили в холле черную маму с ребенком. Я не посочувствовал ребенку, живущему в борделе, а скорее позавидовал, — интересный опыт. К тому же, когда он вырастет, у него не будет всех тех жалких предрассудков, от которых мне стоило немалого труда избавиться. Лучше всего быть подкидышем в этом мире, не знать ни отца, ни матери, тогда ты сможешь сделать себя таким, как ты хочешь, злым без оглядки… хорошо это, одним словом, и освободительно. «А какой комплекс он будет иметь!» — завистливо подумал я. Хорошо иметь комплекс. Нужно иметь комплекс. Человек без комплекса — что новый автомобиль, в который забыли поставить мотор. Его, конечно, можно толкать по жизни, но сам он не может двигаться.

Я оставался с Полой долго, торопиться мне было некуда, я заплатил ей еще, и мы поговорили. Я очень смеялся, когда Пола, очевидно, желая быть дружественной, вдруг похвалила мои итальянские сапоги: «Какие у тебя красивые сапоги, Эдвард!» — естественно, я ей представился, а как же. Я вспомнил, что маркиза Хьюстон некогда сделала мне тот же комплимент. Маркиза, надеюсь, будет счастлива узнать, что у нее одинаковое с проституткой, как бы это сказать… восприятие внешнего мира, или те же вкусы в области мужской обуви.