Тени старой квартиры - Дарья Дезомбре

– Ты о чем со старухой говорил? – вдруг слышу я голос за спиной. Вздрагиваю от неожиданности и поворачиваю голову. Ко мне – и надо же было так случайно столкнуться, успеваю удивиться я! – подходит дядя Толя: но как-то странно – вроде как быстро, а вместе с тем пружиня, как, бывает, подбирается к нам, когда идем драться стенка на стенку, лиговская шпана. И лицо у него странное: тонкий рот червяком растянут в улыбке, а глаза – ну ничего себе! – совсем другие у него глаза, чем дома, когда, бывало, он что-нибудь мастерит дочке в углу нашей коммунальной кухни. Не белесые сонные, а напротив – очень живые. И я вдруг страшно пугаюсь.

– О мороженом… – почему-то вру я.

– А зачем ты за ней шел? – щурится он, склонив голову на плечо.

«А вы – зачем?» – хочу спросить я, но не решаюсь.

– Совсем она сдала, – говорю я – ровно с интонациями тети Веры. – Боялся, вдруг сердце прихватит.

– Врешь! – делает он шаг вперед, и я сразу вспоминаю все страшные истории, что рассказывают мальчишки в дровяном сарае. Вот оно, думаю я, замерев и глядя ему в прозрачные жуткие зенки: он был мертвый, а сейчас проснулся, как в страшилке про черного человека с кладбища. А в голове всплывают слова Ксении Лазаревны: плохой человек, хуже шпиона! Так вот оно что! Не отводя от дяди Толи испуганных глаз, я делаю шаг назад: река у набережной нанесла целые штабеля похожих на грязный шифер льдин. Стоя почти вертикально, они двигаются по волнам вверх-вниз, содрогаясь от столкновения с плывущими мимо льдинами. Галоша моя соскальзывает вниз, я взмахиваю руками, с трудом удержав равновесие.

– Ты куда? – дядя Толя начинает спускаться по гранитным ступеням вниз – все ближе и ближе, а я замираю, как соляной столб, и только гляжу, как он вот уже – на предпоследней ступеньке. И тут понимаю – нельзя! Нельзя, чтобы он до меня дотронулся – это как в салках: раз! И проиграл! Я оглядываюсь назад и, резко повернувшись, прыгаю на большую тяжелую льдину в полуметре от берега. Она качается подо мной, я скольжу вперед, пытаясь устоять. И у меня получается! Едва выровняв дыхание, я смотрю на другой берег – до него так далеко – как до луны. Но тут, на этом, стоит страшный человек Ксении Лазаревны: он снимает картуз и вытирает платком лысину, потом качает головой: – Не дури, Колька, давай руку!

Я сглатываю: оттого, что он назвал меня так по-домашнему, по имени, мне почему-то становится только страшнее. Я снова смотрю вперед – на огромное ледяное поле в трещинах. Трещины становятся то уже, то шире, в проемах темнеет вода. Льдины тыкаются друг в друга, будто соперничают за место на Неве: зло скрежещут, наваливаясь на соседку и сминая ее, скрипят, как несмазанное колесо, встают дыбом. «Надо выбирать те, что побольше, – говорю себе я. – И прыгать с них, с одной на другую, как девчонки в классики, вот и все». Вот и все! Проще сказать, чем сделать – я примеряюсь и – рраз! – оказываюсь на гигантской льдине рядом. Как крепкий корабль, та почти не дрогнула под моим весом. Я улыбаюсь, бросаю довольный взгляд на похожий на лазоревую табакерку особняк Нахимовского училища чуть дальше по правому борту. Тут же торчат трубы все еще закованного в лед крейсера «Аврора»: я отдаю ему пионерский салют. Мне становится весело – черная фигура на набережной уплывает все дальше, я слышу, как кто-то ахает на мосту: «Глядите! Мальчонка, мальчонка на льдине!», но даже не оборачиваюсь. Совсем не обязательно, думаю я, перепрыгивать с одной льдины на другую – возможно, мою, как лодку, просто прибьет к берегу. В сторону Малой Невки мой корабль не поплывет, скорее всего, его отнесет к Петропавловке. Здорово! В мае можно туда с ребятами прийти позагорать – правда, они больше там на теток в купальниках пялятся. А купаться в Неве опасно – течение сильное, того и гляди – унесет. Нет, лучше уж поехать на «взморье» на Ваське – где речка Смоленка разделяется на несколько рукавчиков, там вода теплее и дно близко…

Я совсем забываю о дяде Толе и о Ксении Лазаревне в Большом доме, и даже о Томе забываю, хотя о ней думаю почти всегда, особенно когда смотрю на красивое. А сейчас красивое – повсюду вокруг. В ушах победно гудит ветер с Балтики, пахнет водой и весной, над головой кружат удивленные чайки. Внезапно я чувствую толчок, будто чужая льдина наскочила на мой корабль, и оборачиваюсь – дядя Толя стоит у другого конца льдины и улыбается. Между нами метров пять, я испуганно сглатываю – времени изучать соседние «лодки» нет. Я беру короткий разбег и прыгаю на ближайшую льдину, совсем крошку: она опасно кренится, но я снова отталкиваюсь и через секунду оказываюсь на следующей, чуть побольше. Чайки над головой заходятся в визгливом, почти младенческом, крике. Больше не оглядываясь назад, я сигаю с одной льдины на другую, краем глаза отмечая впереди, за Кировским мостом, широкий разлив Невы, блеск Петропавловского шпиля. Сердце гулко стучит в груди, шея под колким шарфом вспотела от испуга. Совсем рядом, даже прыгать особо не надо, оказывается следующая льдина, я делаю широкий шаг и, неловко переместив вес тела, замираю – одна нога здесь, другая – там, с ужасом глядя, как две льдины расходятся подо мной в разные стороны. Я пытаюсь убрать ногу обратно, но край одной из них кренится… Еще миг, я соскальзываю под воду и от неожиданности сразу ее хлебаю – ледяную, с привкусом керосина, но тут же выныриваю, отфыркиваясь, на поверхность. Держась руками за край льдины, пытаюсь подтянуться, чтобы на нее забраться, но ноги бессмысленно сучат под водой, ощупывая выпуклую изнанку, валенки и мальчиковое, перепавшее от Лешки пальто на ватине вдруг становятся ужасно тяжелыми, тянут на дно. Пальцы скользят по льдине – уйдя под воду под моим весом, она стала гладкой, словно полированной. И тут я вижу руку. Его руку. Прямо перед собой. Он смотрит на меня все с той же улыбкой и ничего не говорит. Только улыбается.

– Мальчишка тонет! Милиция, милиция! – глухо слышу я сквозь пробку из стылой воды в ушах. Это кричат люди на мосту. А потом внезапно становится темно – будто наступило солнечное затмение. Но нет – мы просто заплыли под темную громаду Кировского моста, успеваю понять я. Теперь нас никто не видит. Я поднимаю глаза на перекошенное улыбкой лицо дяди Толи: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

Его протянутая рука сжимается в кулак.

Бежать можно было только вверх по ступенькам. Глупо загонять себя в крысиный угол – но потребность укрыться оказалась сильнее логики. Не давая себе времени отдышаться, они поднимались все выше. И так добежали до узкой лестницы, идущей от площадки последнего, пятого, этажа – на чердак. Дверь на чердак оказалась закрыта на огромный амбарный замок, по центру приклеена какая-то бумажка.

– Подожди меня здесь, – оставив согнувшуюся от боли Ксюшу держаться за бок, Маша, тяжело дыша, поднялась по чуть пружинящим под ее шагами металлическим ступеням и прочла: «Руферам! Ключ – в 12 квартире. Один заход на крышу – 100 руб.».

Маша сбежала вниз и огляделась – 12-я квартира, оснащенная схожей с чердачной стальной дверью, располагалась как раз на пятом этаже. Подмигнув еще ничего не понимающей Ксюше, нажала кнопку звонка. Открывшему дядьке было лет пятьдесят. Над ремнем, придерживающим линялые джинсы, нависло неопрятное пузо.