Что там, за дверью? - Павел Амнуэль

Каррингтон помолчал, глядя в темноту за окном.

— Я хотел бы дослушать вашу аргументацию, сэр Артур, — сказал он наконец. — Вы говорили о невидимых связях между мирами…

— И о том, как сами мы эти связи создаем, — кивнул я. — Давайте рассматривать дело об убийстве Эммы Танцер с самого начала. Девушка исчезла, и все улики указывали на человека, не имевшего ни малейшего мотива. В то время как человек, имевший мотив, оказался вне подозрений. Вас это не смутило?

— Сначала, — сказал Каррингтон, — я даже не знал о существовании этого человека. Я шел по следу, и след был настолько очевиден…

— Вам не кажется, — сказал я, стараясь подбирать слова, чтобы быть даже не столько понятым (на это я не рассчитывал), сколько выслушанным без предубеждения, — вам не кажется ли, что полицейское расследование иногда — не всегда, повторяю, но в некоторых сомнительных случаях — само создает улики, на которые потом опирается как на основные?

Каррингтон собирался закурить и уже зажег спичку, но мои слова заставили его задуматься, и спичка, догорев до конца, обожгла ему пальцы. Бывший полицейский громко чертыхнулся и уронил обгоревшую спичку на пол, но не стал подбирать ее, зажег следующую, закурил наконец и сказал:

— Что значит — само создает улики? Вы обвиняете меня в недобросовестности, сэр Артур?

Конечно, он так и должен был понять мое замечание!

— Нет, дорогой мистер Каррингтон, — сказал я со всей сердечностью, на какую был способен. — Я хочу сказать, что связи нашего мира с миром духов, с миром, находящимся по ту сторону реальности, далеко не исчерпываются явлением призраков, вызываемых медиумами. Нордхилл говорил и об этом — имеющий уши да слышит… Вчерашним вечером, перебирая газетные вырезки, я нашел и ту, которая возбудила мою память, заставила вспомнить статью, где я читал о столь странной выдумке природы — или человеческого гения, описывающего столь странное природное устройство… Вы знакомы с принципами волновой механики господина Гейзенберга?

Каррингтон поднял на меня удивленный взгляд — естественно, ни о чем подобном бывший инспектор не слышал. Читатели газет — в том числе самые умные из них — народ по меньшей мере странный, и я долгие годы не переставал удивляться, как умеют люди выбирать среди газетных заметок только те, что им меньше всего необходимы, а на самое важное не обращать внимания до тех пор, пока их не ткнут носом в эту информацию, прошедшую мимо их пристального, но узконаправленного внимания. Может быть, мой ум был натренирован привычкой вырезать все сколько-нибудь интересные газетные статьи из любой, а не только криминальной области?

— Об этом писали в газетах — в прошлом году и в нынешнем, — объяснил я. — Журналисты, конечно, многое переврали, но заметки показались мне интересными, и я сохранил вырезки не только из «Таймс» и «Дейли миррор», но и из «Нейчур», журнала, который я просматриваю регулярно, хотя, признаюсь честно, не всегда могу постигнуть глубину умозаключений. Господин Гейзенберг утверждает, что невозможно наблюдать за чем-то и не повлиять своим присутствием на объект наблюдения. Он говорит о мельчайших частицах материи, электроне, например, который меняет свое движение оттого лишь, что на него — смотрит физик-экспериментатор. Вы понимаете, что я хочу сказать?

— Нет, — предельно лаконично отозвался Каррингтон.

— Нордхилл говорил и об этом… Когда детектив ведет наблюдение за кем-то, подозреваемым в преступлении, сам этот факт меняет поведение подозреваемого…

— О, еще бы! — оживился Каррингтон. — Неудачливый филер способен загубить все расследование! Будучи замеченным…

— Я не о том! — с досадой воскликнул я. — Разумеется, филер хорош, объект наблюдения ничего не замечает, но все равно поведение его меняется, потому что в мире существуют невидимые и неощутимые связи, которые мы не воспринимаем как связи причины и следствия, поскольку проходят они через иной мир… Не будь этих других миров, то и влияния филера на объект наблюдения не существовало бы.

— Боюсь, что я… — начал Каррингтон. — Какое отношение названный вами господин, — физик, очевидно? — имеет к афере Нордхилла и убийству Эмилии Кларсон?

— Прямое, дорогой Каррингтон. Такое же, как вызываемые медиумом духи, такое же, как вопросы, задаваемые Нордхиллом от имени духов, которые, казалось бы, должны лишь отвечать… Историю гибели Эммы Танцер невозможно понять и невозможно найти ее убийцу, если не принять идею существования нашего мира и мира потустороннего. Вы сами пришли ко мне со своими сомнениями, верно? Но до сих пор не можете поверить в то, что два мира связаны между собой гораздо крепче, чем это принято думать даже в среде спиритуалистов… Вы задавали себе вопрос, дорогой Каррингтон: почему оба эти дела — об исчезновении Эммы Танцер и о так называемой афере Нордхилла — оказались у вас, почему вы вольно или невольно связали их друг с другом, когда пришли ко мне и рассказали о странных делах в вашей практике? Эти дела действительно связаны — гораздо прочнее, чем вы себе представляете.

Шеридан пытался убить изменившую ему девушку, — продолжал я. — Но он не смог этого сделать, Эмма лишь потеряла память, ее нашли супруги Кларсон, взяли к себе, и она прожила там четыре года. Обратите внимание: в этом деле — а это действительно одно дело, а не три — все мы постоянно упускали из поля зрения то одну, то другую деталь, полагая их неважными для данного конкретного расследования. Но именно эти неважные, казалось бы, детали и позволяют создать полную картину.

Мне пришлось сделать паузу, поскольку, пока я разглагольствовал, трубка моя погасла и мне пришлось заново ее раскуривать. Каррингтон терпеливо ждал продолжения, а поезд тем временем ехал уже по лондонским предместьям, и оба мы понимали, что до прибытия на вокзал «Виктория» не сумеем разобраться во всех деталях и разговор или придется отложить на завтра (я видел, что Каррингтону этого хотелось меньше всего), или отправиться ко мне и завершить беседу за рюмкой бренди — если, конечно, не вмешается Джин и не начнет рассказывать (я-то знал, как она это умеет) о вещах, совершенно к нашему делу не относящихся, но составляющих смысл ее жизни в последние месяцы.

— Неважные детали, говорите вы… — не выдержал Каррингтон.

— К примеру, — сказал я, с удовольствием вдохнув ароматный дым, — мы все время забываем о причине, по которой Эмилия-Эмма оказалась все-таки в больнице доктора Берринсона — о ее так называемой клептомании.

— Так называемой? — поднял брови Каррингтон.

— Почему после того, как девушка оказалась в больнице, предметы перестали пропадать? Доктор применил новомодный метод лечения, говорим мы. Да, применил, но результат лечения мы оценили — вместе с доктором — совершенно неправильно! Давайте вернемся к концепции связи миров. Для этих трех человек — Эммы, ее убийцы и Нордхилла — связь нашего мира с тем, что мы называем потусторонним, оказалась крепка настолько, что начала проявлять себя в обыденной жизни. Эмма не крала ничего, ей это и в голову не приходило. Но предметы исчезали — они «всего лишь» оказывались на некоторое время, а в иных случаях навсегда — в потустороннем мире. Эмма обладала такой уникальной способностью, и лекарства доктора Берринсона ее от этой способности не избавили, а лишь направили в иное русло: потеряв возможность перемещать предметы, Эмма обрела способность перемещаться сама из одного мира в другой — и возвращаться обратно, к счастью, иначе первый такой случай спонтанного перемещения оказался бы и последним. Вот вам объяснение того, как Эмилия, исчезнув из запертой комнаты, оказалась в садовом домике.