Остров разбитых сердец - Лори Спилман

Интервью «Нью-Йорк таймс» завтра в полдень. Быстро подсчитываю, как долго продолжалось мое телефонное знакомство с Томом. Два месяца, три недели и пять дней. Достаточно ли этого, чтобы с ним переспать? Нет. Или да?

Я делаю глубокий вдох и несмело улыбаюсь:

– Мы можем выпить кофе прямо сейчас.

Пока мы идем по вестибюлю, я быстро соображаю, все ли в порядке. Ноги побрила? Да. Простыни чистые? Нормальные. Отперев квартиру, я даже не включаю свет. Но Том не проявляет нетерпения. Он разувается и аккуратно ставит ботинки в сторонку. Я веду его в гостиную. Повесив пиджак на кресло, он подходит ко мне и нежно меня обнимает.

Губы Тома находят мои. Чувствуя легкое головокружение, я закрываю глаза и наслаждаюсь упоительными ощущениями: мягкостью его прикосновения, легким запахом мыла, вкусом яблочного бренди на языке.

– Ты уверена? – спрашивает он, отстраняясь, чтобы заглянуть мне в лицо. – Я не хочу тебя торопить.

Поторопи меня! Пожалуйста!

– Не беспокойся, – говорю я вслух. – Я знаю, что делаю.

Приезд в Нью-Йорк – это всегда волнующее событие. Даже для Энни, которая провела в этом городе почти всю свою жизнь. Здесь час ночи, а в Париже семь утра. Рейс откладывался, Энни не спала целые сутки, но ее глаза широко раскрыты, как у олененка. Из окна такси она смотрит на знакомые огни и вывески, на высокие здания и до сих пор не опустевшие тротуары. Вот наконец-то и Центральный парк. Ей хочется кричать от радости: она почти дома!

Водитель останавливает машину. Поблагодарив его, Энни берет сумку и бежит к дому. Здоровается со швейцаром и, сама не своя от восторга, несется к лифту. Плевать, что час ночи: она ворвется в материнскую спальню и запрыгнет на кровать. Ей не терпится увидеть, как мама удивится и обрадуется.

Открыв дверь своим ключом, Энни с наслаждением вдыхает знакомый запах маминого геля для умывания – свежий цветочный аромат.

– Мама? – произносит она, вешая на крючок сумочку и ключи.

В квартире темно. Только отсветы уличных огней бегают по потолку. Энни чуть не падает, наткнувшись на ботинки у двери. Замшевые. Мужские. О боже!

У мамы мужчина? Очевидно, за пару месяцев все сильно изменилось.

Энни неторопливо проходит в гостиную и включает лампу. На журнальном столике два бокала и бутылка вина. Бутылка пустая. С ума сойти! Тетя Кейт права: мама действительно научилась получать удовольствие от жизни. Чудо, на которое Энни надеялась, произошло.

Она выглядывает в коридор: из-под маминой двери сочится свет… Стоп! Мама в спальне? С мужчиной? Да, это немножко неприятно – знать, что мама с кем-то развлекается в соседней комнате. Все-таки мать есть мать.

Энни плюхается на диван. Нечего сказать, хороший получился сюрприз! В противоположном углу комнаты, на бежевом кожаном кресле, валяется пиджак. Что собой представляет мужчина, с которым мама уединилась? У него есть презерватив? Энни вдруг охватывает острое желание защитить маму, которая ничего не знает о том, как строить отношения с мужчинами в двадцать первом веке. Правда, и сама Энни не слишком сильна в подобных вопросах, ну да это уж дело десятое.

Она подходит к креслу и берет пиджак в руки: коричневый льняной, совсем как у Тома. У Энни в груди что-то вспархивает. Что Том сейчас делает в Вашингтоне? Думает ли о ней? Скучает ли по ней Олив? А он? Энни подносит пиджак к лицу и нюхает. Это запах Тома. Точно!

Пиджак падает у нее из рук. Голова кружится. Лишь отчасти осознавая происходящее, Энни, как в тумане, возвращается в холл. Сердце стучит. Она наклоняется и берет ботинок, мысленно твердя: «Только бы я ошиблась!» Но нет. Вот оно – побледневшее пятнышко от клубничного мороженого на носке. Энни подносит руку к горлу. Нет, нет! Перед глазами все плывет. Он не может быть здесь! Он в Вашингтоне! А с ее матерью они даже не знакомы. Но пиджак… и туфли…

Энни пытается призвать на помощь разум. Том пришел к маме, чтобы признаться в любви к Энни. Попросить благословения. Он хочет ее удивить. Но он же в спальне! С матерью. И они выхлестали бутылку вина. Энни медленно и осторожно идет по коридору к закрытой двери маминой комнаты.

Закрываю глаза, стараясь не думать ни о чем, кроме теплых губ Тома, целующих мою шею. Но что это там скрипнуло? Как будто дверь открылась. Я провожу руками по его мускулистой спине, отказываясь слышать шаги. Черт возьми, у меня будет секс! Обворовывать мою квартиру именно сейчас – это просто жестоко!

– Эрика, – шепчет Том, не отнимая рук от моей груди, – кто-то пришел?

Сделав над собой огромное усилие, я высвобождаюсь и подбираю его рубашку, которая валяется в ногах кровати.

– Пойду посмотрю. Подожди.

– Давай лучше я.

Он идет к двери по пояс раздетый, на ходу застегивая штаны. Мысль о том, что кто-то, вероятно, проник в мой дом, должна бы привести меня в ужас, но сейчас мне все безразлично, кроме того, как красиво этот широкоплечий торс сужается к бедрам. Не успевает Том взяться за ручку, дверь распахивается сама. В первый момент мне кажется, что зрение меня обманывает.

– Энни? – вскакиваю с постели, не обращая внимания на треск комбинации, которая разошлась по шву. – Энни! О господи, Энни! Ты приехала, милая!

Бросаюсь к ней и обнимаю ее, но она как каменная. Отстранившись, вижу на ее лице красные пятна гнева. Она застала меня в постели с мужчиной, причем не просто с мужчиной, а со своим работодателем. Вместо того чтобы дать ей время на осмысление ситуации, я оглушила ее.

– Энни, ты не поверишь, – нервно усмехаюсь я. – Угадай, кто здесь?

Дочь даже не улыбается.

– Как ты могла? – говорит она мне и поворачивается к Тому: – И вы. Что вы здесь делаете?

У нее дрожат губы. Она зажимает рот рукой, и на глазах показываются слезы. Том берет ее за плечи:

– Энни, дорогая, мне так жаль…

Она вырывается:

– Не называйте меня так больше! А ты… Думаешь, ты для него особенная? Да он почти каждый вечер висит на телефоне с… – ее голос обрывается, на лице появляется страдальческое выражение. – Так это ты!

Почему Энни разозлилась? Да, ситуация странноватая и очень для нее неожиданная, но она ведет себя так, будто я ее предала!

Только тут до меня доходит: моя дочь влюбилась в Тома Барретта. Как и я.

– Энни! – Я бегу за ней по коридору, пытаясь просунуть руки в короткие рукава рубашки Тома. – Постой! Это моя вина. Я должна была тебе сказать. Я хотела. Мы с Томом друзья.

– Друзья? Чушь! – Энни так хватается за голову, будто та вот-вот взорвется. – Всю жизнь я соревновалась с сестрой, а теперь вынуждена соревноваться с тобой?

У меня разрывается сердце. Том без рубашки входит в гостиную и берет со спинки кресла пиджак.