Ангелы приходят всегда - инок Всеволод (Филипьев)

– Правит Бог, – спокойно и уверенно ответил Высота.

– Бог?! – Руф засмеялся. – А если Бог, то зачем Он дал людям, да и нам тоже, возможность делать зло?! Лучше бы мы все были его роботами. Я вот согласен быть его роботом, потому что у меня вся эта гадость, в том числе и моя, уже из ушей лезет.

Высота грустно посмотрел на собеседника:

– Причем тут роботы? Ты играешь со мной, Руф. Я бы с радостью поверил в твою искренность, но уже столько раз слышал подобные речи от вашего брата. Каждый раз эти речи скрывали ловушку и оказывались ложью. И потом, что касается человека, то ему, дабы понять, что рабом Божиим быть лучше, чем мнимым господином, нужно много натерпеться от самого себя. Нужен опыт. А если спросить человека в начале жизни, пока он еще не отведал скорбей, хочет ли он быть рабом Божиим, то он, скорее всего, ответит: «Я? Рабом? Да я сам все могу!» И еще. Предположим, люди говорят Богу: «Хотим быть Твоими рабами». Но Он-то не принимает их в рабство! Он хочет, чтобы они стали Его друзьями. Вот оно что. А какие же друзья без свободной воли? Вот и остается выбор: зло делать или добро.

В этот момент спутников бесцеремонно обогнал чернокожий велосипедист. Он так близко проскочил перед ними по узкому тротуару, что чуть не чиркнул колесами по ботинкам.

Руф взметнул руку вслед удаляющемуся велосипедисту. У того вывернуло руль на сто восемьдесят градусов, и он громоздко рухнул набок. Виском чернокожий должен был удариться точно об острый поребрик, но за мгновение до этого Высота взмахнул рукой. Голова неудачливого велогонщика буквально зависла в сантиметре от холодного камня. Чернокожий оторопело озирался, поднимаясь с асфальта и приводя в порядок себя и велосипед.

Спутники как раз поравнялись с ним. Руф на хорошем английском с американским акцентом поинтересовался, едва скрывая едкую улыбку:

– Парень, ты окей? Надо же, эти сволочи автомобилей понаставили, ни пройти, ни проехать нормальным людям!

Чернокожий обругал «сволочей», а заодно свой велосипед, но как-то без особого энтузиазма.

Высота ободряюще похлопал парня по плечу и дружественно, как бы между делом, заметил (тоже по-английски):

– А я с той поры, как верую в Бога, никогда не падал… Держись, дружище. Удачи тебе!

Чернокожий озадаченно выкатил белые яблоки больших глаз вслед удаляющейся двоице, поправил большой четырехконечный крест, висящий на массивной цепи поверх одежды, и подумал о чем-то своем.

В ресторане, куда пришли Высота и Руф, в этот полуденный час царило оживление. Здесь обедали служащие, а также пожилые семейные пары, которым хотелось показаться на людях. Место славилось американской домашней кухней. Простая добротная мебель, скатерти в крупную бело-синюю клетку, накрахмаленные салфетки, столовые приборы с деревянными ручками, кружевные занавески на окнах, фонари под потолком, макеты парусных кораблей на полках, от которых веяло теплом детских мечтаний, – все это создавало доброжелательную атмосферу.

Спутники выбрали столик у окна, где в ожидании заказа продолжали разговор. Их обслуживала дородная улыбчивая официантка, одетая в передник и чепчик времен первых американских поселенцев. Она уже принесла гостям по большому стакану воды с лимоном и льдом. С официанткой Высота и Руф общались на английском. Между собой они говорили по-русски, что защищало их беседу от любопытных ушей. И весьма кстати, ибо экстравагантная пара сразу привлекла к себе внимание соседей.

Верхнюю одежду они повесили на спинки стульев. Руф остался в шляпе. Он непрерывно мусолил незажженную сигарету (курить в ресторане запрещалось), то вертя ее в руках, то вставляя в рот и перекидывая из одного угла губ в другой, то засовывая за ухо и извлекая обратно. Высота положил перед собой на скатерть брелок «весы» и время от времени слегка поглаживал его рукой.

Руф достал соломинку из стакана, прищурился и посмотрел через нее, как через подзорную трубу, на собеседника:

– Признайся, Высота, неужто тебе не надоело твое служение? Ходишь, бродишь, наблюдаешь, бесконечно ждешь. Весы за собой все время таскаешь, – он указал на брелок. – Все число добрых семян считаешь. Как же? Помню, помню, что ты Ездре вещал: «Всевышний на весах взвесил век сей, и мерою измерил времена, и числом исчислил часы – и не подвигнет и не ускорит до тех пор, доколе не исполнится определенная мера». А меряешь-то ты людей нашим числом – числом восставших духов. Дескать, мир сей не прекратит своего существования, пока число праведников не восполнит числа отпавших от Бога ангелов. Так, по-вашему? Между тем, публика, которую тебе поручают, сложная, а подчас и вовсе безнадежная. Число праведников что-то не сильно увеличивается. И какая тебе радость считать свои неудачи?

– Бог меня для того и посылает, чтобы я помогал возвышению и преображению людей, в том числе и, как ты говоришь, безнадежных. В этом умирающем мире не все так безнадежно, как вам хотелось бы. Есть живые семена, прорастающие в вечную жизнь.

Пока Высота отвечал, Руф отложил соломинку и начал развлекаться со льдом. Не заботясь о том, как это будет выглядеть в глазах окружающих, он извлек из стакана несколько кусочков льда и зажал их между ладонями.

– Тогда поясни мне другое, – не унимался Руф. – Неужто предстоящее решение какого-то там Лазаря и впрямь так судьбоносно для мироздания? – с иронией спросил он. – Даже тебя на помощь послали! Неужели его ангел-хранитель не справился бы?

– Послушай, Руф, не пытайся ослабить мою заботу о Лазаре. Ты прекрасно знаешь, что и намного менее значительные люди, чем он, занимают порой в мировой истории ключевые роли, даже если и не догадываются об этом. Незначительных людей и судеб вообще нет. Все значимо и все весомо. Иногда от простого решения и поступка ребенка зависит исход грандиозного сражения на другом конце земли или то, как события развернутся столетия спустя. Тем более нет мелочей в невидимой брани света и тьмы. Вот две чаши весов, – Высота чуть подвинул брелок вперед. – Скажем, силы добра и силы зла уже долго возлагают груз на свои чаши. Борьба идет на самой грани, но равновесие никак не нарушается, ни одна из чаш не перевешивает. И в самый последний момент, кто-то кладет пушинку в одну из чаш… И вот для кого-то победа, а для кого-то поражение! Казалось бы, одна-единственная, ничего не значащая пушинка, но именно она решает исход долгой и изнурительной битвы. Только не делай вид, Руф, что я сообщил тебе новость. Ты не кружился бы вокруг этого инока уже столько времени, если бы не понимал того, о чем я говорю.

– Да, но мы-то всерьез интересовались этим человеком до вас. Мы усердно помогали ему еще задолго до иночества, как раз тогда, когда вы от него отворачивались. Поживем – увидим, чем кончится дело, на чью чашу весов он сегодня положит пушинку, – с этими словами Руф разжал ладони и ликующе засмеялся: – Лед не тает! Смотри, не тает!