Лестница в небеса. Исповедь советского пацана - Артур Болен

«поняв», входили в круг избранных и ограждали гениального поэта колючим частоколом отчуждения – от грубых неучей и графоманов. В этот круг и вломился Гена. Васильева он обвинил в мелкобуржуазных настроениях. До сих пор не могу понять, что это значит: «мелкобуржуазное настроение». Раньше полагал, что это когда хочется денег, но мало. Определение-то было гнилое, лет сорок назад опасное, но Васильев от «гонений» только прибавил в популярности и расцвел, как Пушкин в ссылке, а от Гены молодые писатели потребовали доказательств его собственной гениальности. Он не испугался и на одном из собраний ЛИТОЖа прочитал громко и бодро, как и полагается пролетарскому писателю, коротенький рассказ: про то, как печальный молодой человек, потеряв, так сказать, в мелких (или мелкобуржуазных?) заботах социальную активность, уныло шел по Невскому проспекту и вдруг (под аркой генерального штаба, помнится) увидел сияющего парня. «Почему ты радуешься?» – спросил печальный молодой человек. Оказалось, что сияющий парень нашел свою звезду. И теперь ему все было по фигу. «И ты обязательно найдешь свою, – радостно сообщил он. – Только чаще смотри в небо! У каждого есть своя звезда! Надо только верить!» Кажется, на этом все. Кажется, печальному парню это помогло. И он даже посмотрел в пасмурное небо, где пряталась в глубине Вселенной его заветная звезда, и в его сердце вошла надежда. Вообще-то, если вдуматься, рассказ Гены был исполнен глубокого метафизического смысла, но юные поклонники Васильева его грубо высмеяли. Гена сначала отбивался как бык от стаи шавок, но потом взревел и выскочил из аудитории, хлопнув дверью.

На этом литературные амбиции Гены иссякли.

Была на курсе еще одна чокнутая «большевичка» Даша Романова. Тоже горбоносая, тоже худая, нервная, порывистая, она ходила на первом курсе в шикарном кожаном пиджаке и чем-то напоминала мне Аллу Демидову из фильма «Служили два товарища». Кажется, дед ее лично знал товарища Дзержинского. Даша тоже играла в пламенную революционерку. Мне сначала казалось неизбежным их слияние с Геной на единой идеологической базе, но проходили недели, месяцы, а Гена сражался с мелкобуржуазной действительностью в одиночку, и в одиночку билась с подлой, мещанской реальностью Даша. Похоже вместе им было скучно. Некого было перевоспитывать, не с кем бороться.

Гена поначалу пугал меня, а Даша вызывала болезненное любопытство и я даже попытался сблизиться с нею. Я никак не мог поверить, что можно вот так всерьез верить в марксистские бредни. Несколько раз я провожал ее до метро после занятий. Вглядываясь сбоку в сухие аскетические черты ее лица, я холодел от мысли, что у этой кожаной куклы тоже есть половые органы и кому-то достанется счастье их увидеть и использовать по назначению. Кто будет этот герой? Комиссары в пыльных шлемах вымерли уже давно, нынешние комсомольские вожаки были для такого подвига жидковаты. Боюсь, что мое болезненное влечение к Даше было сродни глубоко запрятанному и замаскированному мазохизму. Меня уже в юности привлекали властные женщины, которые не стеснялись и не скрывали свое превосходство над мужчинами. Иногда, особенно в кровати, ночью, я представлял очень живо, как стою перед Дашей на коленях и вымаливаю прощение, а она, непременно с маузером в правой руке, левой медленно расстегивает пуговицы своей кожанки и кладет свою ножку в черном сапоге на мое плечо. Бр-р-р…Чур меня! Чур!

Как-то весной я подловил ее после занятий в пустой аудитории и попытался выбить искру из этого куска кремня своим фальшивым комсомольским энтузиазмом.

– Тебе не кажется, что наш актив больше думает о красивых отчетах, чем о деле? Нет живой работы. Нас заедает формализм!

Слова были из какого-то фильма. И сказаны были с нужным волнением в голосе. Но Дашу просто так было не пробить. Она пытливо посмотрела на меня. У меня уже сложилась репутация на курсе, которая не вязалась с этими пламенными словами.

– А что ты – ты что предлагаешь?

– Пока не знаю. Может быть, субботник придумать? Или поход по местам боевой славы? С ночевками. Прямо в лесу!

– Миша, а где твой комсомольский значок? Почему не носишь? А кто это?

Она указала пальцем на Ричи Блэкмора.

– Так… мужик какой-то. Дома значок. Берегу.

– Береги честь смолоду! – усмехнулась она и ткнула в лицо Ричи указательным пальцем. – Завтра бюро. Не забудь.

Она быстро удалилась, а я остался стоять в смущении, как будто меня только что разоблачили.

Даша и Гена были динозавры, пережившие свое время. Чем-то они напоминали меня самого десятилетней давности: тимуровский отряд и прочее. Так же пугали всех, так же всем мешали, так же были не нужны.

Основную часть комсомольского актива составляли те, кто наводили на меня тоску. Юные старики, бойкие зануды, тоскливые энтузиасты, неутомимые болтуны, без единой собственной мысли в голове, с готовыми «правильными» ответами на все вопросы, на все сомнения, включая «вечные», они обожали комсомольские собрания, митинги, все эти бюро, пленумы, комитеты, где непременно что-то обсуждали, постановляли, голосовали, принимали, с чем-то боролись и что-то поддерживали, а потом торжественно заносили все это в протокол… Я сам виноват, сам окунулся во все это дерьмо, когда на собрании первокурсников выдвинул себя в члены бюро – школьный наивный карьеризм еще не угас во мне, я привык карабкаться вверх сразу с первой ступени. Меня избрали исключительно за смелость и нахальство. Никто, разумеется, меня толком не знал, поверили на слово, что я все силы и опыт, и так далее…

Как самому широкоплечему в бюро, мне поручили возглавить ДНД, а потом и оперотряд всего факультета. Должность избавляла меня от бумажной рутины и даже придавала некий романтический ореол моей личности. Раза два в месяц я собирал вечером свой маленький отряд возле метро Василеостровская, мы выпивали в парадной по стакану портвейна и шли в райотдел милиции, где нам прикрепляли офицера и поручали блюсти порядок в ДК им. Кирова и вокруг него. Если офицера в наличии не было, мы шли самостоятельно, но уже добавив по дороге еще по стакану, а то и по два. Однажды я увлекся и выпил стакана четыре «Агдама» без закуски. В ДК я ввалился, пошатываясь. Знакомый лейтенант из местного отдела милиции некоторое время хмуро присматривался ко мне, потом отвел в сторону и сказал: «Проваливай домой, пока самого не повязали».

Наивный детский конформизм, который выручал меня в школе, в университете оказался несостоятельным. Играть по-взрослому я не умел, и получал тычки справа и слева. В школе, сделав оплошность, я получал мягкий шлепок по попе, в университете мог запросто получить от действительности пинок под зад кованным ботинком.

В связи