Почетный академик Сталин и академик Марр - Борис Илизаров

В конце раздела Сталин отметил различными способами и справа, и слева колонок с текстом еще два места, где говорилось о недостаточной проработанности яфетической теорией древнейших этапов в развитии языка и мышления человечества {344} . В конце раздела Сталин поставил перьевой ручкой крест и далее только пробежал разделы: «Изучение семантики и семантические ряды», «Понятие классовости языка», «Учение о четырех элементах», «Практика яфетидологии», «Оценка Я.т. а) На Западе; б) В СССР». Только трижды его глаз зацепился здесь за текст, а рука потянулась за ручкой. Первый раз в том месте, где говорилось о «четырех элементах» {345} . Второй – тогда, когда автор упомянул научных противников яфетидологии: «В СССР. Аналогичные оценкам зап. – европ. буржуазных лингвистов оценки Я.т. выступают у ряда представителей правого крыла советской профессуры (Ушаков, Петерсон, Поливанов)». Сталин слева на полях грозно и требовательно написал: « Это что такое? » {346} Следует учесть, что не все перечисленные ученые к тому времени, когда Сталин читал эту статью, были живы, причем Поливанов, как уже говорилось, погиб в тюремном застенке. Но для нас этот сталинский жест дает возможность определить психологический настрой вождя, который внутренне уже поменял полюсами свои оценки учения Марра и его противников. Кроме того, сразу же за этим текстом Сталин отметил тремя вертикальными чертами ту самую цитату из давней статьи М.Н. Покровского в «Правде». Я предполагаю, что в этот самый момент за посмертной тенью Марра захлопнулась дверь символической тюремной камеры, только что обустроенной в сталинской душе.

Усвоив, как ему казалось, основные идеи компаративистики и яфетической теории, Сталин решил прояснить для себя то, как советская наука трактует понятие «язык». Для этого он вновь обратился к тому же шестьдесят пятому тому БСЭ, к одноименной статье. Понятно, что и эта статья была написана с позиций яфетической теории. Ведь к 1949 году нового, второго издания БСЭ еще не было. Последний том со статьями на букву «я» появился уже после смерти властителя. Авторами статьи «Язык» в первом издании БСЭ были уже известные нам: И. Мещанинов, Р. Шор и некто, подписавшийся инициалами А.Б. Статья изобилует ссылками на классиков: Маркса, Энгельса, Лафарга, Ленина и, конечно, Сталина. Похоже, что именно они, то есть цитаты классиков о языке и мышлении, и были нужны вождю. Лишь попутно он отмечал то новое, что узнавал из нее о яфетидологии. И хотя Сталин в предвоенные годы «перепахал» вдоль и поперек по нескольку раз с цветными карандашами в руке различные издания Маркса, Энгельса, Ленина, Лафарга, Каутского и свои собственные, сейчас он не хотел затруднять себя специальными изысканиями. В то же время, если у него действительно созревала мысль о том, что он сам будет участвовать в дискуссии, но выступит не как профессионал-лингвист, а как гениальный теоретик марксизма, для этого действительно требовалось прояснить то, что говорили классики относительно языкознания, языка, мышления и сознания. Зрела решимость показать всем этим академикам и профессорам, как надо по-марксистки решать задачки, в которых когда-то копался Марр, а теперь людишки из его «школы».

Авторы статьи сразу же начали с главного «марксистского» положения Марра: «Специфика языка. По определению К. Маркса и Фр. Энгельса, язык представляет собою надстроечное явление» {347} . Марр достаточно вольно трактовал здесь классиков, так как прямого отнесения языка именно к надстройке у них нет. Противники Марра уже неоднократно обращали на это внимание, в частности, об этом же говорилось в записках Чарквиани и Чикобавы. Но для Марра отнесение языка и мышления к надстройке, то есть к наиболее изменчивой и зависящей от экономического базиса общества части социального организма, было принципиально важно. Оно позволяло привязывать революционные, «взрывообразные» семантические изменения в языке к изменениям в идеологической и политической сферах общественного устройства, то есть к социальным революциям. Для подкрепления этого положения авторы процитировали известный тезис Маркса и Энгельса (на него в свое время указал Марру Луначарский) из работы о Л. Фейербахе. Они, отмечалось в БСЭ, так разрешали проблему, определяя место языка «среди других исторических явлений (производственных, общественно-политических, правовых и семейных отношений) человеческого общества: ( “Лишь теперь, когда мы уже рассмотрели четыре момента, четыре стороны первоначальных исторических отношений , мы находим, что человек имеет также “сознание”. Но и оно не имеется заранее или как “чистое” сознание. На “духе” заранее тяготеет проклятие “отягощения” его материей, к-рая выступает здесь в виде звуков, коротко говоря, в виде языка. Язык также древен, как сознание, язык – это практическое существующее для других людей, а значит, существующее так же для меня самого реальное сознание и язык, подобно сознанию, возникает из потребности сношения с другими людьми”. Продолжением этих мыслей Маркса является следующее его утверждение: ( “Даже основной элемент мышления, элемент в котором обнаруживается жизнь мысли – язык – чувственная природа” ) » {348} .

Все горизонтальные и вертикальные подчеркивания (последние передаются курсивом) и отчеркивания, вставленные в тексте «жирные» скобки, принадлежат Сталину. Кроме того, Сталин нарисовал стрелку от слов «четыре стороны первоначальных отношений» и направил ее к словам «производственных, общественно-политических, правовых и семейных». А напротив слов: «На “духе” заранее тяготеет проклятие “отягощения” его материей» – написал: « Язык материя духа » {349} . Ни раньше ни позже Сталин эту мысль в такой формулировке нигде не воспроизводил. Ничего подобного нет и в его языковедческих писаниях. Но вывод примечателен. Здесь исток его лингвистической «концепции». Ведь Маркс и Энгельс, последовательно придерживаясь материализма, писали о «духе» в кавычках, то есть в метафорическом, а не в библейском смысле. Они как раз подчеркивали материальное «отягощение» идеальных представлений о человеческом «духе» (мышлении) и указывали на чувственную природу языка. Сталин же интуитивно воспроизвел дуалистическую и, по существу, библейскую трактовку сущности человеческой природы: Господь вложил душу человеческую в прах и тем, одушевив материю, сотворил чудо – человека с его сознанием и языком. И с тех пор «дух» человека, по Сталину 1949 года, материализуется в языке. О каких классовых языках и языке как части надстройки могла идти речь, когда и Маркс с Энгельсом, и библейская традиция едины в том, что «язык так же древен, как сознание» и возникает он одновременно с сознанием, задолго до социального расслоения общества. Недаром же Марр пытался критиковать Энгельса за то, что тот не заметил классов и других социальных групп (а значит, и их языков) в первобытном, «доклассовом» обществе. Кроме того, классики практически поставили знак равенства между мышлением и языком, заявив, «что основной элемент мышления» – это язык, и именно эту мысль Сталин особо для себя выделил: скобками; («Даже основной элемент мышления, элемент в котором обнаруживается жизнь мысли – язык…» ) . В сталинском послевоенном «марксизме», а точнее, в специфической смеси из марксистских, библейских, националистических (вплоть до нацистских) и других идей и стереотипов не было места для сомнений в правильности давно усвоенных постулатов. Сталин наконец-то уловил для себя суть того, в чем проявился «немарксизм» Марра, – он как тайный закоренелый «идеалист» оторвал язык от мышления, а значит, и от сознания. А о том, что в его красиво выглядевшей интерпретации на полях («Язык – материя духа» ) душа единственно материализуется в языке, а все остальное телесно-психическое в человеке не имеет к ней никакого отношения, марксист, материалист и бывший христианин Сталин даже не задумался. Впрочем, свою откровенно идеалистическую мысль, возникшую под впечатлением чтения марксистского текста, Сталин, как я уже говорил, никогда больше и нигде не воспроизводил. Это была мимолетная, крайне редкая яркая вспышка интеллекта у человека, вынужденного много десятилетий подряд доказывать превосходство своего интеллекта в любой аудитории и по любому вопросу. Скорее всего, об этой фразе Сталин тут же забыл.