Почетный академик Сталин и академик Марр - Борис Илизаров

Дискуссионную статью, написать которую мне поручили 10 апреля 1950 г., И. Сталин читал два раза и делал свои замечания. Для их обсуждения мне пришлось дважды побывать на даче И. Сталина, где обсуждения эти длились по 2–3 часа.

Сталин терпеть не мог неясности. Вопросами языка он интересовался, по существу, в связи с национальным вопросом. Вопреки распространенному мнению спорить с ним можно было. Бывало, он и соглашался (“В этом Вы, пожалуй, правы!”).

О палеонтологическом элементном анализе Марра (“Гадания на кофейной гуще”, как это во время дискуссии называл Сталин) он информации не имел, но ультралевая крикливая фраза Марра его отнюдь не убеждала (“Марр много кричал о марксизме, но он не был марксистом” – его выражения на встрече 10.IV.1950 г.).

Положительно к Марру И. Сталин, видимо, не относился и до дискуссии.

Наша статья “О некоторых основных вопросах советского языкознания” была напечатана в газете “Правда” 9 мая 1950 года (этим открылась известная дискуссия по вопросам советского языкознания)» {362} .

Кто помимо приглашенных из Грузии присутствовал на совещаниях у Сталина, сейчас неизвестно, но, судя по тому списку фамилий, который Сталин написал своей рукой в инициативном письме, объявлявшем членам Политбюро о начале дискуссии в «Правде», в курсе событий были: Берия, Булганин, Каганович, Маленков, Микоян, Молотов, Хрущев {363} . Так что «дело Марра» сразу приобрело общегосударственный размах. Не ясно также, о чем спорил Сталин с Чикобавой, с чем вождь не соглашался? Возможно, это станет более понятным, когда мы подойдем к анализу опубликованных в «Правде» статей Чикобавы и других участников дискуссии, а главное, к анализу языковедческих публикаций самого вождя. Скорее всего, именно Чикобава назвал Сталину будущих антимарровских участников дискуссии, в частности В.В. Виноградова {364} , поскольку вряд ли вождь хорошо ориентировался в том, кто из языковедов каких придерживается взглядов. Все эти мероприятия проводились втайне и от аппарата ЦК, и от руководства Академии наук, с тем чтобы не спугнуть раньше времени марристов, не дать им возможности «спрятаться под корягу» и переориентироваться. Судя по тому, с каким энтузиазмом и бесстрашием марристы стали прорываться на страницы «Правды», они скорее предвкушали свою окончательную и безоговорочную победу, чем предчувствовали погибель. Впрочем, и Чикобава, и члены руководства партии и правительства вряд ли знали обо всех помыслах вождя и в особенности о его желании непосредственно участвовать в дискуссии. Сталин же понимал, что стоит ему только намекнуть о намерении участвовать, как всех моментально охватит паралич и никакой «дискуссии» не состоится вовсе, что позже и произошло.

Таким образом, между апрелем 1949 и апрелем 1950 года, после того как Чикобава написал свою записку, а Чарквиани направил весь комплекс документов в Москву, Сталин знакомился с существом проблемы в интерпретации Чикобавы (и, возможно, Берии), просмотрел доступную ему литературу и коренным образом изменил свое отношение к «новому учению о языке» Марра. Здесь сошлось сразу многое: и курс на великодержавность, и идея всемирной империи с ведущим русским языком, и новое понимание национальных проблем, и даже давняя «шероховатость» в личных отношениях с Марром. И еще один мотив мы должны учесть. Ознакомившись с комплексом документов, Сталин понял, что он может заложить очередной блок в создаваемую им на протяжении десятилетий идеологическую систему, или, как тогда говорили, в «марксистско-ленинское мировоззрение». Чудовищная гордыня двигала им всю жизнь, и он хотел не только власти над телами и душами людей, но и над их умами, их кругозором. А для этого он должен был доказать всем, что Сталин не только Учитель народов, величайший политический Гений, Генералиссимус, Самый Большой Друг детей и женщин, но и Гениальный Ученый.

Сталин был не только инициатором, но и разработчиком стратегии языковедческой дискуссии. Подобно средневековому римско-католическому иерарху он отправил извещение о начале «диспута» с целью обличения очередной закоренелой идеологической «ереси». 6 мая (незадолго до Дня Победы) 1950 года Сталин написал простым карандашом послание членам Политбюро. Перепечатанный текст на бланке ЦК гласил:

«Т.т. Берии, Булганину, Кагановичу, Маленкову, Микояну, Молотову, Хрущеву.

Рассылая статью тов. Чикобава “О некоторых вопросах советского языкознания”, считаю необходимым сказать несколько слов о нынешнем положении дел в советском языкознании.

Советское языкознание переживает тяжелое положение. Все ответственные посты в области языкознания заняты сторонниками и поклонниками Марра. Эти последние отстаивают чуть ли не каждую строчку, каждую букву произведений Марра. Ученых, в чем-либо не согласных с Марром, снимают с постов и лишают возможности высказать свое мнение по вопросам языкознания. Из языковедения изгнаны критика, самокритика. Между тем нужно сказать, что в произведениях Марра имеются не только правильные, но и неправильные положения, грубые ошибки, без преодоления которых невозможно двигать дальше советское языкознание. Понятно, что отсутствие критики и самокритики создает застой в развитии советского языкознания. Необходимо ввиду этого, скажем, на страницах “Правды”, открыть свободную дискуссию по вопросам языкознания, которая могла бы расчистить атмосферу и дать правильное направление советской лингвистической мысли.

Статья тов. Чикобавы является полемической. Я думаю, что она могла бы быть использована как одна из дискуссионных статей. Можно было бы дать “Правде” по одному вкладному листу в неделю с тем, чтобы лист был использован для помещения дискуссионных статей по языкознанию.

...

6 мая 1950 г.» {365}

В тексте, поместившемся менее чем на одной машинописной странице, начинающий корифей умудрился десять раз (!) употребить одно и то же слово «языкознание» – забивал одни и те же слова, как гвозди.

Замысел Сталина был прост, даже примитивен, хотя деталями отличался от предыдущих постановок того же ряда. Для затравки дискуссию должен был начать Чикобава с резкого антимарристского выступления. Оно должно было подхлестнуть марристов и взбудоражить общественное мнение. Затем предполагалось попеременно предоставлять слово то противникам Чикобавы (марристам), то его сторонникам (компаративистам). Для того чтобы у каждой из сторон создавалось ощущение его личной поддержки или, по крайней мере, заинтересованного нейтралитета, на дачу к Сталину приглашали поочередно и Мещанинова, и Чикобаву. Предполагалось также участие и «третьей» линии, любящей лукаво рассуждать по принципу: «С одной стороны… с другой стороны…», внимательно отслеживая при этом, куда косит глаз начальства. Короче говоря, полная свобода и объективность дискуссии по-советски были обеспечены. Самое удивительное в этой истории то, что Сталину одинаково удалось обмануть и марристов, и компаративистов. До последнего момента, то есть до выхода его статьи в «Правде», они равно не сомневались в его личной поддержке, хотя в этой игре пожилой Сталин уже повторялся. И в те времена, когда он раскалывал реальные группировки оппозиционеров, и в те, когда сознательно разжигал групповые инстинкты и личные амбиции своих верных приближенных, он действовал по схожим схемам, делал вид и для тех и для этих, что втайне он только им союзник. Этот прием срабатывал безотказно, поскольку любой человек живет надеждой, в особенности когда ставка – жизнь. Но если Мещанинов и марристы были уверены в поддержке Сталина скорее в силу сложившейся почти двадцатилетней традиции, то Чикобава имел более надежную опору в лице Берии.