Графиня фон Мален - Борис Вячеславович Конофальский

ячменем: пушки у нас тяжелы, путь у нас неблизкий.

– Это не все. Офицеры, видевшие вашу работу, отзывались о ней с большим уважением, – продолжал генерал.

Артиллерист расцвел и едва сдерживался, чтобы не заулыбаться от счастья после таких слов. А Волков продолжал:

– Они просили прикупить вам еще пушку, и я счел их просьбу разумной. Нам надобно выбрать еще одно орудие. Такое же сильное, как и наша полукартауна. Полагаюсь тут на ваш выбор. Думаю, в Ланне мы найдем то, что нужно.

Теперь Пруфф уже не сдержал улыбки и воссиял. А как же иначе, коллеги признали его вклад в победу, руководство ему доверяло. Много ли надо старому артиллеристу?

– Приложу все силы, господин генерал, – отвечал он, так и не прогнав с лица улыбку удовольствия.

– Господин, да вы больны! – Брат Ипполит, не стесняясь Брюнхвальда и Пруффа, схватил Волкова за запястье, подержал так, а потом внешней стороной ладони прикоснулся к его лбу. – Что с вами произошло?

– Ночью в груди заболело, – ответил Волков чуть смущенно. – А потом в руке. Наверное, это старая рана, ты же помнишь, у меня кости в плече поломаны, я же тебе говорил.

– От костей в плече люди не белеют как полотно, – назидательно отвечал монах. – Биение в жилах у вас очень слабое. Пойдемте в шатер, я вас осмотрю. Уж простите, господа, но кавалеру нужен отдых.

Господа все понимали, они вставали и кланялись, когда брат Ипполит уводил Волкова в шатер.

Монах поднял его руку.

– Так болит?

– Немного. Да, впрочем, нет уже.

– А в груди? Режет? Горит?

– Ночью немного. А сейчас только в пальцы отдает.

– Где?

– Тут. – Волков указал место, где ночью чувствовал жжение. – Говорю же тебе, сейчас все прошло. А бледен я потому, что не спал ночь да поужинать времени не было.

– Молю Господа, чтобы так и было, – монах с укором вздохнул, – да боюсь, что причина вашего недуга не в бессонной ночи. Все в горячности вашей. Может, кто-то разозлил вас.

– Да никто меня не разозлил, ты вот сейчас злишь, – отвечал кавалер с досадой. – Эка невидаль, рука заболела. После того как меня сбил кавалерист, она у меня года два болела. Из-за нее, может, меня в писари взяли. Так как я ею недостаточно хорошо владел.

– А вести дурные получали, злились ночью или, может, с девой пребывали? – не отставал монах.

– С девой я не был, письмо получил, в письме вести были недобрые.

– А вас, по вашей привычке, от злобы и перекосило, да так, что в груди защемило, – догадался брат Ипполит. – Понятно.

Нравоучительный тон молодого монаха Волкова покоробил, он встал и начал одеваться.

– Хватит уже меня отчитывать. Посплю, и пройдет.

А монах ему и говорит:

– До следующей вашей злобы. А потом вы помрете вмиг.

– До сих пор не помер, а тут помру?

Волков усмехнулся. Но усмехнулся не очень весело, он, честно говоря, до сих пор чувствовал себя нехорошо. И когда ночью офицеров собрал, и к утру, и сейчас ему все еще было нехорошо, хотелось прилечь. Не будь у него столько важных дел, так прилег бы, отдохнул. Но разве отдохнешь, когда подлец граф затевает интриги, а дикари с гор и вовсе хотят войной идти? Не до отдыха. А монах все бубнит и бубнит, как пономарь, не останавливается:

– Дело ваше не в плече и не в костях. У вас грудная болезнь, а она жестока. Был у нас в монастыре один брат. Именовали его брат Альфонсо, тихий был человек и незлобивый, уборщиком трудился. Приходил к нам с жалобой на боль в груди, говорил, что жжение чувствует, которое отдает в руку. Так вот, он один раз прямо на мессе воскресной схватился за грудь, крикнул: «Как жжет!» – и упал. Пока до кельи его донесли, он уже преставился. И трех минут не прошло, как помер.

Теперь Волков смотрел на монаха уже взглядом недобрым, к чему, мол, ты меня пугаешь? А наглец продолжал:

– У вас жена на сносях, и госпожа Ланге тоже обременена. Не будете себя беречь, так даже и не узнаете, кто кого родил.

– Ну так дай лекарство какое, – с раздражением сказал кавалер, – и хватит уже читать мне проповеди.

– И опять злитесь. В книгах пишут, что от волнений и приступов злости случаются внутренние язвы и разлитие черной желчи в теле. Нельзя вам больше злиться. Ступайте полежите. Я не знаток в деле лечения грудной болезни, придется в книгах посмотреть. А пока намешаю вам зелье из настоя боярышника и настоя мелиссы и накапаю туда йода, буду молить Бога, чтобы помогло.

Когда монах вернулся со склянкой, генерал уже прощался со своими офицерами. Курт Фейлинг придерживал ему стремя, он садился на коня.

– Я же просил вас лечь! – воскликнул брат Ипполит с упреком. – Нельзя вам в седло.

– Знаю, монах, знаю, но надо ехать, враги ждать моего выздоровления не будут, – отвечал ему генерал. – А с коня я слезу. Но пока нельзя, чтобы солдаты видели мою хворь. Лягу в телегу, как только отъеду от лагеря.

Монах только руками развел: ну что тут поделать.

– Господин Фейлинг, – позвал генерал, пришпоривая коня, – заберите у лекаря мое лекарство. Обещаю, монах, что буду его пить.

– Три раза в день после еды, по две большие ложки! – закричал ему вслед брат Ипполит.

Волков это слышал и запомнил. А еще, как только отъехал от лагеря, он с радостью слез с коня и лег в телегу. Он действительно чувствовал себя дурно. И выпил две ложки лекарства, после чего в телеге сразу заснул.

Глава 29

В Бад-Тельце его небольшой обоз остановился на ночь. Волков очень надеялся, что маршал фон Бок, который был тут на излечении, уже уехал. Едва проснувшись и быстро поев и выпив пару ложек настойки монаха, снова заснул на всю ночь. Утром уже ему сообщили, что маршал отбыл неделю назад. Кавалер чувствовал себя лучше, но все еще не очень хорошо.

Перед тем как уехать, он решил пройтись по тем домам, где лежали раненые из его полка с того самого дня, как полк его попал в засаду у бродов. Вот уж солдаты удивились и обрадовались, тем более что он еще и выдал каждому из них небольшое содержание на жбан пива и на хорошую свиную рульку с кислой капустой, выдал денег местному лекарю, сиделкам и прачкам, а также дал серебра и хозяевам, у которых были расквартированы раненые. Потратил семнадцать с