Графиня фон Мален - Борис Вячеславович Конофальский

class="p1">– Да, если, конечно, вас это устроит, а если ваш вечер занят, то главы дома смиренно просят вас принять их немедленно. Пока вы будете завтракать, я пошлю человека, и к концу вашей трапезы они прибудут.

«Ах, как они проворны и настойчивы, эти банкиры, когда чувствуют поживу. И не отмахнешься от них».

– Нет-нет, сие излишне, я буду у вас к ужину.

– Не смею больше отвлекать вас от завтрака. – Молодой человек поклонился. – Я и главы нашего дома с нетерпением ждем встречи с вами.

– Не могла его не пустить, – как бы оправдываясь, сказала Агнес. – Неудобно было отказывать.

Волков, садясь за стол, махнул рукой: ничего страшного, попробуй им откажи.

– Сильнейшие люди Ланна и Фринланда. У них курфюрст в должниках ходит. Я и сам думал с ними встречаться, но позже. Ну, что там у тебя на завтрак?

Аббат Илларион, казначей его высокопреосвященства, сам вел какую-то службу, когда один из монахов подошел и что-то шепнул ему на ухо. Брат Илларион поручил ему продолжить, а сам поспешил прочь с амвона и вовсе покинул молельную, чтобы в маленьком монастырском саду обнять Волкова.

– Друг мой, как я рад вас видеть! Как живы-здоровы?

– Жив и уже поправил здоровье, – говорил генерал, отвечая на объятия аббата.

– Ранены были? – искренне взволновался монах. – Рассказывали, что ваш полк крепко били.

Они пошли по саду вдоль стены, что окружала монастырь. Летнее утро, все вокруг цвело, генерал рассказывал:

– Били, мужичье весьма хитро было, и командир их железнорукий, судя по всему, колдун, но ранен я не был и с молитвами и именем Господа на устах колдуна одолел, ран не получив, но заболел после. А откуда вам известно про дела мои?

– О! После ваших неудач и неудач фон Бока в городе появилась масса людей, что стали рассказывать о вас. Всякие беглые солдаты.

– Арбалетчики-ламбрийцы?

– И они тоже, и многие, кроме них, а у нас для того есть целая служба, чтобы всякие слухи слушать и наверх докладывать, – рассказывал аббат.

«Уж мне-то можете о том не говорить».

– А еще что обо мне тут говорят?

– Ну, говорят, что генерал ваш уехал советоваться к раненому маршалу, а вы в его отсутствие подбили других офицеров на бой, в котором мужиков и побили, хотя все для того сделал тот самый генерал, кажется, его звали фон Беренштайн.

– Именно так его и звали, – согласился Волков, с улыбкой слушая рассказ брата Иллариона.

И монах продолжал:

– А когда он вернулся, вы победу присвоили себе, а его, подбив на то своих офицеров и чтобы не делиться богатой добычей, от войска погнали. А после сами себя произвели в генералы.

– Прекрасная история! – воскликнул Волков. – Слава богу, я храню приказ того самого генерала фон Беренштайна, в котором он пишет, что отбывает из войска по нездоровью и приказывает мне войско и обоз вести в Бад-Тельц.

– То уже не важно, друг мой, совсем не важно. Важно, что это вы победили взбесившихся еретиков, для архиепископа и императора победитель – вы. А победителя, как известно, не судят.

– Думаете, и император знает обо мне? – спросил Волков.

– Уверен в том.

Осознание того, что о нем известно самому императору, приятно трогало душу. Волков некоторое время шел, молча думая о том. Пока аббат не спросил его:

– Но вас, кажется, волнует что-то еще?

– Дело у меня все то же, – начал Волков, – мне предстоит война с кантоном, силы на то собираю, готовлюсь, как и просил архиепископ, но герцог и граф мне козни строят, герцог издал эдикт, чтобы мне и всем моим людям город Мален в гостеприимстве отказывал и дел никаких не вел.

– Ах, какие бесчинства! – воскликнул аббат. – Что нужно сделать? Может, я вам чем-нибудь в силах посодействовать?

– Конечно, затем я здесь. – Волков сделал паузу и продолжил твердо: – Коли вопрос с епископом курфюрст разрешил, то будет мне большая помощь.

Тут казначей отвернулся от него, как будто прятал глаза, и говорит:

– Этот вопрос положительно для вас разрешен не был.

– Что? Почему же? Разве не понял архиепископ, что мне без хорошего помощника в Эшбахте не быть? – воскликнул кавалер удивленно и раздосадованно. – Неужто архиепископ не понимает, что слишком сильны и влиятельны недруги мои, чтобы без всякой помощи я с ними совладал?

– Да-да, я и сам так считаю и готов всеми силами содействовать, но не все в силах нашего сеньора. Уверяю вас, архиепископ далеко не всегда может снять человека, тем более такого, которого вам в Мален назначил. Поступить так – значит настроить против себя многих знатных людей в княжестве. А то будет сильно на руку недругам его.

– И что же мне делать? – спросил кавалер удивленно. – С горцами у меня война, я по просьбе архиепископа ее затеял, оттого и с герцогом у меня распря, и опять же по просьбе курфюрста. С купцами из Фринланда я в ссоре из-за долгов, он просил их притеснять. Где же мне помощь искать? Были у меня союзники в городе, так и город теперь для меня закрыт, и епископ тамошний отнюдь не друг. А теперь и в архиепископе я не вижу опоры. Уж не бросить ли мне затею, не уйти ли с людьми моими из Эшбахта?

– Уж и не знаю, что вам посоветовать, друг мой, – отвечал аббат. – Но, чтобы отстранить епископа из столь влиятельной фамилии от кафедры, нужна веская причина. Я же в прошлый раз говорил вам, что дело это почти безнадежное.

«Ах, веская причина? Что ж, такая причина у меня есть».

И лекарь его брат Ипполит, и Агнес говорили в один голос, что хворь кавалера последняя от его же норова горячего происходит, что злиться ему нельзя, что пагубно для него это. Но как тут спокойным быть, как сохранять хладнокровие, когда не чувствуют ноги нигде опоры верной? Словно по зыби болотной ходит, а не по тверди. Едва сдержал он себя, чтобы не кинуть этому монаху с добрым и приветливым лицом слова резкие. Нет, сдержался, сдержался.

«Что ж, хотел отдать то в дар, теперь отдам то за услугу».

– Я привез с собой телегу экссонского серебра в слитках. Там ровно двадцать пудов, сия причина для архиепископа может считаться веской?

– О! Это умно. Слухи ходили о том, что вы нашли спрятанное в реке сокровище мужиков, правда, никто не знал, как велико оно.

«Никто не знал, и надеюсь, никто не узнает!»

Волков тут разозлился на этого монаха, хотя виду старался не показывать, что давалось ему нелегко. Лицемер из него был