Молодой Сталин - Саймон Себаг-Монтефиоре

Камеры были переполнены жертвами столыпинских репрессий. В тюрьме, рассчитанной на 400 человек, сидело 15 000. У Сталина было затемнение в легком, и в духоте ему было трудно дышать. Крепкий Мдивани-Бочка, иногда сидевший со Сталиным в одной камере, сажал Сосо себе на плечи, чтобы он мог подышать в высокое окно; остальные сокамерники смеялись и кричали: “Но-о, Бочка, но-о!” Навещая Сталина в Кремле, Бочка всегда приветствовал его: “Но-о, Сосо!”

Сталин протестовал против тюремных условий и провоцировал начальство – в камеру к политическим послали солдат, которые их избили. Сталина заставили пройти через строй. “Коба шел, не сгибая головы, под ударами прикладов, с книжкой в руках”. В отместку он “парашей высаживал двери своей камеры, несмотря на угрозы штыками”.

Заключенные не могли пошевелиться, чтобы не отдавить кому-нибудь ногу, но благодаря тесноте можно было пускаться на разные уловки. Сосед Сталина по койке, гориец Надирадзе, устроил так, чтобы его жена сопровождала Кеке в дороге в Баку. Женщины навестили арестантов – одна мужа, вторая сына. Сталин “очень тепло приветствовал ее. Его мать разрыдалась, увидев своего единственного сына”, но он “успокоил ее, объяснив, что революционеру без тюрьмы не обойтись… Мы весело разговаривали целых два часа”, рассказывает Надирадзе. Сталин попросил мать доставить бакинским революционерам секретные послания, с которыми ее чуть не арестовали.

Дружина планировала устроить Сосо побег. По ночам он ножовкой, переданной через надзирателя, перепиливал решетку в камере. В назначенный день у стен тюрьмы его ожидали маузеристы, подогнавшие для побега фаэтон. Но, очевидно, этот план кто-то выдал, потому что в последнюю минуту неподкупные казаки встали на часах. Побег пришлось отменить.

Медлительная бюрократическая система, как всегда, работала со скрипом – снова путаница и мягкость решений. На сей раз установление личности Сталина и предъявление обвинения заняли еще больше времени. Наконец ему вынесли неожиданно снисходительный приговор: всего два года ссылки в Вологодской губернии – в Европейской части России, а не в Сибири.

Перед самым отбытием этапа благодаря неразберихе в переполненной Баиловке Сталину удалось поменяться местами с другим заключенным. Все вроде бы пошло по плану: его место занял другой[129]. Сосо расцеловал на прощание сокамерников и отбыл из Баиловки под чужим именем2.

Но подмену обнаружили. Вероятно, это произошло еще до того, как Сталин покинул Баиловку (его выдал либо тот же провокатор, который доложил о попытке побега, либо охранник, которому слишком мало заплатили). И Сталин все-таки отправился в свою ссылку. Вологда была гораздо ближе Сибири, но этап растянулся на три месяца – арестанты успели посидеть в московской Бутырской тюрьме, где в годы сталинского Террора сгинет множество людей.

У Сосо опять не было зимней одежды, и он написал Шаумяну в Баку. Шаумян вспоминал, что ему не смогли раздобыть даже подержанного костюма, но послали пять рублей. Столыпин основательно затянул в Баку гайки. Полиция успешно боролась с тамошними большевиками, ряды партии редели, вождей арестовывали или убивали. “Денег нет, – сообщал Шаумян. – Революционеры голодны и ослабли”.

В вологодской тюрьме[130]Сталин бунтовал и ссорился с начальством. Его сокамерник вспоминал, что он никому не подчинялся и шел на попятный, только когда применяли силу. По пути из Вологды к месту ссылки он то ли заболел сыпным тифом, то ли как-то уговорил врача оставить его в теплой вятской больнице. В конце морозного февраля 1909 года Сталин все-таки добрался до Сольвычегодска на санях.

Среди первых, с кем Сталин познакомился в Сольвычегодске (здесь жило около 450 ссыльных), была молодая учительница Татьяна Сухова. С ней у Сталина, судя по всему, случился роман.

За недолгое время, проведенное в Сольвычегодске, он нашел среди политических ссыльных двух любовниц. Даже в годы безденежья и безвестности у него всегда была хотя бы одна подруга, а чаще – не одна. В ссылке же он сделался почти что распутником.

Сталин “красивый был”, вспоминал Молотов. Несмотря на его оспины и веснушки, “женщины должны были увлекаться им. Он имел успех”. Глаза у него были “красивые, карие”. Женя Аллилуева, будущая свояченица и, возможно, любовница Сталина, рассказывала своей дочери, что Сосо был “довольно красив”. “Он был худым, сильным, энергичным, с невероятной копной волос, с блестящими глазами”. Все и всегда вспоминали “горящие глаза” Сталина.

Даже несимпатичные его черты имели свой шарм. Загадочная мина, высокомерие, жестокосердие, кошачья осторожность, упорство в самообучении, острый ум – возможно, все это делало его еще привлекательнее в глазах женщин. Возможно, помогало и то, что он не выказывал к ним интереса. Казалось, что он не способен о себе позаботиться – одинокий, худой, небрежно одетый, – поэтому женщины всю его жизнь хотели ухаживать за ним. И еще один козырь – национальность.

У грузин была репутация романтичных и страстных любовников. Когда Сталин не был сварливым угрюмцем, он изображал из себя рыцарственного грузинского поклонника: пел песни, восхищался красивыми нарядами девушек, дарил им шелковые платки и цветы. В нем был силен дух сексуального соперничества: если ему было это удобно, он наставлял рога своим товарищам, особенно в ссылке. Сталин ухаживающий, Сталин-любовник, Сталин-муж мог быть нежным и веселым. Но если женщины хотели от него поведения типичного грузинского Казановы, то при близком знакомстве их ожидало жестокое разочарование.

Сталин был нелюдим, эксцентричен, мало способен к сопереживанию. Его обуревали комплексы, связанные с его личностью, семьей, здоровьем. Он так страдал из-за того, что у него были сросшиеся пальцы, что, когда кремлевские врачи обследовали его ноги, он закрывал все остальное тело и лицо одеялом. Телохранители запудривали ему оспины, на официальных фотографиях их скрывали ретушью. Даже в русской бане он стеснялся своей наготы. Он переживал из-за травмированной руки – она мешала ему танцевать с женщинами: он признавался, что не может взять женщину за талию. За время их брака Като убедилась, что он далек от нее и узнать его как следует трудно. Кипучая энергия его эгоцентризма будто лишала воздуха любое помещение; слабых духом она опустошала, не давая никакого эмоционального насыщения. Моменты нежности не могли заслонить его ледяную отчужденность и угрюмую обидчивость. Наташа Киртава обнаружила, что он мог вести себя отвратительно, если ему перечили.