Отель "Гонолулу" - Пол Теру

Сознавая, что в моем отеле пирамида власти опрокинута, я с тем большим любопытством наблюдал за Каниэлой Дикштейном, который славился своей раздражительностью и тем, что периодически выгонял служащих: рассчитал даже шеф-повара и вынужден был сам командовать на кухне. «Пошел отсюда!» — таков был его всем известный девиз.

— Уволишь одного — другие будут на цырлах ходить, — пояснил он, когда я спросил, как же он справляется. — Надо установить царство террора. — И, сцепив зубы, добавил: — По утрам я всегда просыпаюсь очень сердитым.

«Жемчужина Вайкики» преуспевала не больше отеля «Гонолулу». Там были примерно те же цены, помещения, качество обслуживания — разница заключалась лишь в том, что в «Жемчужину Вайкики» токийское агентство направляло японских туристов, а к нам они не попадали. Зато нас любили местные, в особенности из-за скандальной репутации, которую мы приобрели благодаря Мадам Ма, Чипу и Пуамане, не говоря уже об эксцентричных выходках Бадди.

Дикштейн сам управлял своей гостиницей, а моей управляли работники. Без них я бы пропал, а Каниэла с легкостью избавлялся от любого из своих служащих. Я давал провинившимся и второй, и третий шанс. Одна-единственная ошибка — и человек вылетал из «Жемчужины».

— Наверное, они от этого нервничают? — спросил я.

— Разумеется, — ответил он. — В этом вся соль.

— Мне было бы неприятно, если бы меня кто-то боялся.

— Ну и дурак, — сказал Дикштейн. — Я предпочитаю желтопузых, в прямом и переносном смысле. Только таких и беру на работу. Для меня главное в подчиненном — чтобы он боялся.

— От страха руки дрожат и все на пол валится.

— Ничего, они быстро научатся ничего не ронять, — ответствовал он.

Так мы беседовали с Дикштейном по средам, после его свиданий с Кендрой. А уж как она была запугана — на минуту не опоздает. Соблюдая приличия, приходили и уходили они по отдельности. Обслужив босса, Кендра немедленно возвращалась на работу. Дикштейн после любовных игр был бледен и одутловат, выглядел утомленным, но довольным, как мне казалось. Волосы, еще влажные, только что из-под душа, чересчур тщательно прилизанные, плотно прилипали к голове. Это его старило.

Он порывался заплатить мне за номер, но я отказался от денег. Оказывая соседу услугу, я как бы приобретал некую власть над ним и надеялся однажды получить что-нибудь взамен. Гостиничный бизнес целиком держится на взаимных услугах. Компания, которой принадлежала гостиница Дикштейна, владела и другими отелями — на материке, чего у нас не было. Может, нам с Милочкой когда-нибудь понадобится номер во флоридской гостинице, думал я.

В один прекрасный день свидания прекратились. Благодаря разрыву многое стало известным. Дикштейн больше не заходил в наш отель. Кендра уволилась по собственной инициативе, а не по воле босса — беспрецедентное событие для «Жемчужины Вайкики», где все и вся состояло под контролем Дикштейна. Дикштейн не показывался на глаза. Сложившаяся ситуация явно его беспокоила — ведь это не просто осмелился уйти кто-то из служащих, это сделала его любовница.

В тот самый день, когда Кендра уволилась, Бадди позвонил мне. Новости уже достигли северного побережья.

— Что себе думает этот человек? Он что, не понимает, какой у нас маленький остров?

— Что ты слышал?

— Насчет Дикштейна в платье. Народ толкует всякое.

Сплетня — любимое развлечение у нас на острове. В маленьком городке, население которого в большинстве своем полуграмотно и не читает желтую прессу, скандал густо варится и исходит паром. Сперва до меня доходили только отрывочные сведения, но со временем все выплыло наружу. Кендра отомстила Дикштейну, разгласив его тайну. На несколько недель, если не месяцев, Дикштейн сделался в Гонолулу «персоной нон грата», и на мой отель упала тень его бесславия.

Насчет жестокости и самодурства Дикштейна все оказалось правдой. Кендра подтвердила, что работа в «Жемчужине» была сплошным кошмаром — управляющий ко всему придирался, запугивал, срывался, орал, требовал, поносил. Однако под маской тирана скрывалось извращение, о котором никто прежде не догадывался (о, блаженная невинность маленьких городков и крошечных островов). Вот ради чего Кендра являлась на еженедельные свидания:

Дикштейна надо было связать, насильно переодеть в женское платье и избить — не отшлепать ладонью, а всерьез отлупить деревянной щеткой для волос. Потом девушке приходилось усаживаться на него, ругаться непристойными словами и, наконец, облегчать пузырь, мочиться прямо на его пузырящиеся слюной губы.

С подробностями личной жизни Дикштейна ознакомились все жители Гонолулу. Благодаря этим живописным деталям мы стали лучше понимать, кто он есть. Кендра переодевала его не в свою одежду, не просто в женское платье — нет, Дикштейн, которому давно уже стукнуло пятьдесят, нацеплял туфли на каблуке и облегающие платья, какие носили красотки в пору его молодости. Он превращался в «девушку с календаря», в модель с тяжеленной квадратной челюстью.

Вырядившись таким образом, карикатурно подражая Мэрилин Монро, он укладывался ничком на постель. Кендра надевала кожаные сапоги до бедра и хирургические перчатки и принималась его обрабатывать: она подвязывала вибратор и насиловала им босса с таким напором и яростью, что Дикштейн мог лишь жалобно стонать, не в силах вымолвить ни слова.

Номер 710 преображался в пыточный застенок: Каниэла Дикштейн, одетый в бальное платье, подвергался порке и унижениям, принимал плевки и поношения. «Ах ты, шлюха!» — приговаривала Кендра, натягивая на него трусики, и повторяла те же слова, надевая на него длинные чулки, туфли на высоких каблуках, нелепо болтавшийся лифчик. Она заставляла его опуститься на колени. Следуя подсказке босса, девушка произносила слова, значение которых ей было неясно, каких она раньше и выговорить не могла.

Дикштейна эти издевательства только взбадривали, но Кендра изнемогала. Ей стыдно было потом смотреть Дикштейну в глаза. Каждый раз, уходя из номера, она чувствовала себя проституткой. Об этой стороне дела, о его подоплеке, никто не вспоминал. Дикштейна уличили: на самом деле он трансвестит, «баба» — просто и понятно.

Никто не понимал, что это тоже проявление агрессивности. Дикштейн сам сочинял сценарий, все, что происходило в гостиничном номере, творилось по его воле. Он командовал, а Кендра должна была в точности исполнять его указания. Если любовница хоть что-то упускала, Дикштейн впадал в неистовство. Заставляя покорную и робкую туземку брать на себя роль его госпожи, сам он оставался деспотом.

— Я не могла больше терпеть, — объясняла Кендра. — Думала, смогу с этим справиться, как с любой другой работой, вроде как чистить унитаз после жильцов, но это гораздо хуже.

Никто не воспринимал всерьез жалобы Кендры на сексуальное домогательство. Она попыталась подать на Дикштейна в суд: «Он заставлял меня бить его». Разумеется, дело даже не рассматривалось. Попытки Кендры получить возмещение ущерба также кончились ничем. У нее болела рука, начинался бурсит, она страдала от бессонницы и приступов паники. Кендра все еще находилась в клинике в Мапунапуна, когда Дикштейн получил повышение по службе.