Лицей послушных жен - Ирэн Роздобудько

Госпожа Учительница сказала, что такая ситуация может быть типичной и в наши дни. Поэтому разбор ее и выводы для нас очень и очень важны.

Начался суд.

В принципе, достаточно быстро мы определили главные ошибки мадам де Реналь по всем пунктам нашего Устава.

Адвокат Озу вяло пыталась защитить героиню, выдвигая неуверенные аргументы, ведь в самом начале мадам де Реналь старательно боролась с домогательствами наглого юноши. Но даже эти ее душевные муки, тщательно описанные автором на протяжении нескольких скучных глав, казались нам отвратительными.

– Что надо было сделать сразу? – спрашивала госпожа Учительница у класса.

Время от времени она прерывала ход суда и, сидя обычно на задней парте, обращалась к классу с сопутствующими уточняющими вопросами.

Ученицы поднимали руки:

– Уволить его!

– Дать пощечину!

– Сделать вид, что не замечает…

– Что еще? – подбадривала курсанток госпожа Учительница. – Какие еще варианты? Ну?

И секстеты рьяно выдвигали свои версии:

– Отравить…

– Сбежать…

– Покаяться в церкви…

– Обратиться к его родителям…

– …к общественности!

– Подать иск в суд!

– Еще? Еще?

– Избегать…

– Сразу рассказать обо всем своему мужу!

Госпожа Учительница хлопнула в ладоши:

– Кто это сказал? Ты, Арт?

Арт поднялась.

– Молодец, это абсолютно правильное решение! – сказала госпожа Учительница. – Садись, сто баллов.

Я смутилась. Дело в том, что муж мадам де Реналь, в отличие от красавчика Сореля, по всем параметрам не вызывал у нас никакой симпатии. Прокол…

Потом было последнее слово «обвиняемой», после которого судья Рив должна была вынести свой вердикт. Ситуацию могла спасти Лил, если ее речь будет успешной.

Она все еще стояла с низко склоненной головой, – наверное, глубоко вжилась в роль: вылитая мадам де Реналь! А потом неуверенно сказала:

– Может быть, она его… полюбила…

У нас даже челюсти свело: ну и дура! Нашла место! Лучше бы поговорили об этом вечером в дортуаре!

Лицо Учительницы стало суровым:

– Любить можно только своего законного мужа! В противном случае – это преступление, прелюбодеяние, которое должно быть строго наказано! – и обратилась к секстетам: – Кто еще думает так же, как Лил?

Повисла тишина, не поднялось ни одной руки.

Еще бы! Я украдкой показала Лил кулак: кретинка, откуда такие мысли? Теперь сотки не светят никому! Ну неужели не понятно то, что мы учили чуть ли не с детства: мужчину выбираешь раз и навсегда, до конца жизни. А раз так, то о какой еще любви, кроме этой, может идти речь?!

Лил еще ниже опустила голову. Мне стало жаль ее, и с губ само по себе сорвалось:

– Из-за этого не убивают…

Слава богу, никто не услышал. И судья Рив благополучно вынесла «мадам де Реналь» смертный приговор.

Но все равно в общей сумме число наших баллов не превышало семидесяти. Мы, как всегда, плелись в хвосте. Настроение было испорчено.

Причем во второй раз! Ведь, как бы потом ни продолжался этот день, известие о смерти Тур и наше фиаско вынудили нас идти на ночной отбой, повесив нос.

Конечно, оценки еще можно исправить.

А то, что случайно подслушала и сгоряча сообщила всему классу Лил, стало настоящей опухолью, которая начала пускать свои коварные корни по всему организму нашего секстета. Поскольку, несмотря на то что Молчание было одной из наших главных заповедей, мало кто удержался, чтобы хоть шепотом, хоть под страхом самого сурового наказания со стороны руководства не поделиться новостью с другими.

И хотя все старательно молчали, сама атмосфера в ЛПЖ к вечеру изрядно наэлектризовалась.

Любопытство разрывало нас на части. Мы ходили с опущенными глазами, чтобы учителя и воспитатели, а тем более госпожа Директриса не раскрыли преступление подслушивания.

Но, как я уже говорила, им было не до нас.

Мы заметили, что в этот день вместо двух – утреннего и вечернего – в кабинете госпожи Директрисы собирали целых четыре совещания.

На ужин нам дали вишневый пирог, который обычно пекли только по выходным…

Я еле дождалась ночи, чтобы подробнее расспросить Лил об услышанном.

Сначала она молчала, так как уже пожалела о своей несдержанности.

Мы поклялись молчать.

И Лил рассказала следующее.

После завтрака, минуты за две до того, как мы начали строиться в шеренги, чтобы идти в школьное здание, она нестерпимо захотела в туалет и…

– Ну об этом можешь без подробностей! – прервала ее нетерпеливая Рив.

Так вот, захотев в туалет, Лил обнаружила, что наша уборная как раз закрыта на пятиминутную санитарную обработку, и спустилась этажом ниже, туда, где находился кабинет госпожи Директрисы.

Быстро сделав свое дело, Лил, чтобы не нарушать тишину в коридоре, начала прокрадываться вниз и…

– Ты нарочно тянешь время? – еще раз строго прервала ее Рив.

…и тут заметила, что дверь кабинета приоткрыта!

И оттуда доносятся голоса.

Лил испугалась и притаилась в эркере коридора за скульптурой Венеры Милосской, так как не хотела быть пойманной не на своем этаже, да еще у кабинета.

И услышала ужасную историю…

Точнее, обрывки ужасной истории и крики всего преподавательского состава.

Лил поняла: Тур погибла от руки мужа, Алекса.

– Алекса?! Почему? – хором спросили мы.

– Ну… – заколебалась Лил. – Госпожа Директриса говорила слишком тихо, но я услышала, что…

Лил перекрестилась и перепуганными глазами взглянула на нас.

Мы столпились в темноте дортуара возле широкого подоконника: Мия и Ита дрожали то ли от холода, то ли от волнения, Рив уселась по-турецки, Озу и я стояли, опершись локтями на колени Лил (чтобы она часом не сбежала!), и нетерпеливо ждали ответа.

– …услышала страшное: Тур… влюбилась… в другого… В стрита! – на одном дыхании проговорила Лил и чуть не потеряла сознание.

Наше состояние тоже было близко к этому.

– В другого?!

– Стрита?!

– Ты это точно услышала?!

– Вроде бы… Правда, госпожа Директриса сказала что-то про «версию». Она… Она… – Лил напряглась, вспоминая. – Она сказала: «Придерживаемся этой версии!» – и стукнула по столу чем-то тяжелым… Я испугалась и побежала вниз…