Портрет лива в Старой Риге - Гунар Рейнгольдович Приеде

как не нам, следовало бы знать, как часто окружающая среда со своими обывательскими предрассудками давила талантливых художников и писателей.

Р и т а. Факт.

В е л т а. Одних раздражает их непрактичность, другим не нравятся странности в одежде и облике, третьим — неуступчивость, якобы капризы или еще что, а что потом, спустя много лет говорили те же самые хулители? Нет, Дези, так нельзя.

Р и т а. Ты что, первый день его знаешь?

Д е з и я. В лесу да, первый… То для Райвиса наш темп слишком быстрый, то слишком медленный, то ему пить хочется, то перчатку потерял, то не знаю что еще… Как он смог написать чудесное стихотворение о мартовском снеге, если он вообще ничего в лесу не видит, ни соснового ствола, освещенного солнцем, ни голубых теней, ни зеленой мяты в том овражке, где оттаял один склон, и ему ничего не говорят ни клест на еловой ветке, ни верба, ни…

Р и т а. Наивная, ты, верно, ожидала, что он будет восторгаться этой хвоей и веткой? Его восприятие гораздо острее, ему достаточно скользнуть взглядом… Появятся стихи, и ты будешь поражена, увидев самые тонкие нюансы, которых и сама не заметила ни в лесу, ни в овражке.

В е л т а. Райвис всегда был таким, Дези.

Д е з и я. Может быть, не спорю, только в лесу он в моих глазах становился все меньше и меньше, там, в чистом поле, уменьшился до пигмея, а здесь, где все такое настоящее, люди и все, Райвис уже кажется мне чем-то таким… выдуманным или вырезанным из бумаги, со всеми его волосами и стихами.

Р и т а. Идет.

Входит  Р а й в и с.

Р а й в и с. Велта, я сказал — десять минут, не больше.

В е л т а. Дези не согласна.

Р а й в и с. Не согласна, пусть остается здесь, а мы едем.

Д е з и я. Пожалуйста, поезжайте. Я останусь здесь.

Р а й в и с. Еще чего не хватало!

Дезия начинает громко смеяться, уже второй раз в этой комнате.

В е л т а. Она останется на «Воронятах», она нам так и сказала.

Р а й в и с. Вы это всерьез?

Р и т а. Подумай! У совершенно чужих людей!

Р а й в и с. Дези, кончай смеяться и обувайся.

В комнату входит  М а т ь.

М а т ь. Я вам тут шлепанцы принесла, влезайте… (Ставит их на пол перед Дезией.) Когда ступаете, чувствуется еще?

Д е з и я. Нет. (Влезает в домашние туфли.) Я вам очень признательна, врач и то не сделал бы лучше…

М а т ь. Врач-то сделал бы, да поди достань его, мы же не в городе, где поликлиника за углом… Да, ну наконец-то мы можем пригласить вас к столу. Прошу!

Д е з и я. Спасибо. Пошли, девочки.

М а т ь. Только девочки?

Д е з и я. Мальчик извиняется, он не пойдет.

М а т ь. Ах так? Что ж он, весь день на воздухе…

Д е з и я. Он у нас такой невычисляемый, не обращайте, пожалуйста, внимания! (Берет Мать под руку и уводит.)

В е л т а. Райвис, это недолго. Пойми, иначе нельзя! Посиди здесь или подожди во дворе.

Р и т а. Велта, одну минуту. Что происходит? Райвис ни слова не сказал, за него решила Дезия… По какому праву, хотела бы я знать?

В е л т а. Райвис, если хочешь, то…

Райвис отрицательно качает головой.

Ну, как знаешь. Пошли, Рита.

Обе уходят.

Райвис остается один.

За стенкой садятся к столу. Видимо, собрались еще какие-то соседи, слышно много разных голосов, в ответ на чью-то шутку звучит громкий смех, сдвигаются стулья и звенит посуда. Что-то падает, бьется и льется, вызывая женский визг и смех…

«Внимание! — слышен голос Отца. — Берегись!»

«Большие щи!» — это, видимо, предупреждающий голос Бабушки.

Домочадцы и гости громко и без стеснения выражают свое одобрение.

Р а й в и с (так же громко, полный обиды и гнева, вдобавок действительно проголодавшись). Ну погоди у меня! Марго! (Испугавшись своего громкого голоса, оглядывается, не слышал ли кто…)

Видимо, нет.

Кто-то все же идет.

Это  Т е т у ш к а. Она несет поднос, накрытый салфеткой. Ставит на табуретку рядом с сундуком. Освободив один конец сундука, молча накрывает на стол по всем правилам сервировки.

Райвис смотрит.

Не забыто ровным счетом ничего, даже веточки верб и ели в узкой высокой стеклянной вазочке.

Тетушка включает радио, выдвигает антенну и находит некую известную ей иностранную станцию, которая в этот момент передает какую-то фортепианную музыку, что-то из Гершвина{97}. Затем столь же пластично и целенаправленно она достает из шкафа подсвечник с тремя свечами, ставит на сундук, зажигает…

Райвис, как загипнотизированный, следит за каждым Тетушкиным движением.

Тетушка выключает верхний свет.

Теперь единственный источник света в комнате — три свечи на старом почерневшем сундуке, и как-то особо подчеркивается сгустившаяся белизна скатерти и вся привлекательность и изящество сервировки. Тетушка слегка кланяется и идет к двери, не сказав Райвису ни слова.

У печи она замедляет шаг, останавливается, оглядывается. Какое-то мгновение смотрит На Райвиса, потом на дело своих рук, потом снова на Райвиса…

Тихо смеется…

Райвис глядит на нее.

Т е т у ш к а.

«When she I loved was strong and gay

And like a rose in June,

I to her cottage bent my way

Beneath the evening Moon»[21].

Поняли?

Райвис кивает.

Т е т у ш к а. Читала это, если память не изменяет, когда лежала в Кейптауне больная, и застряло в памяти… Присаживайтесь. Ешьте. (Уходит.)

Райвис делает шаг к сундуку, но что-то его удерживает, он остается посреди комнаты… Смотрит, слушает… Горят свечи, отбрасывая на стены причудливые и беспокойные тени…

Звучит причудливо-грациозная музыка…

За столом мужской голос заводит песню, другие обрывают его — еще не время петь, люди сначала поесть должны, куда он, чудак такой, торопится…

Райвис слушает.

Кто-то идет, это  Д е з и я.

Р а й в и с. Дези, наконец-то!

Д е з и я. Это тетушка накрыла? Еще одна сказка… Почему ты не ешь?

Р а й в и с. Я ждал тебя, Дези. Я знал, что ты…

Д е з и я. Извини, я зашла за своими ботинками. (Находит носки и ботинки, усаживается на скамеечку, переобувается.)

Р а й в и с. Тебе нравится меня мучить…

Д е з и я. Райвис, твои стихи, ты знаешь, они… но все, что произошло сегодня, меня, наверно, расколдовало, и я…

Р а й в и с. А что произошло?

Д е з и я (удивленно взглянув на него, снова принимается за шнурки). Помнишь из лекции по фольклору — древние латыши верили в колдовские слова, но они также считали, что можно и расколдовать, и если твои стихи…

Р а й в и с. Дези, мои стихи — это лучшее во мне.

Д е з и я. Да, и я выбрала лучшее, спасибо, но тебе самому я искренне советую переключиться на Риту. Нет, скорее, на Велту, Рита где-то схожа с тобой, временами у нее не хватает и вкуса. (Встает, вешает бабушкины белые носки на печку.) Велта любит тебя тихо и глубоко. Она и слезу