Когда деревья молчат - Джесс Лури

Я знала, на что смотрю, ещё не дойдя до цели, но продолжала идти, потому что…

Онетнетнеееееетнееет

Мой живот скрутило.

Я схватилась за стену, чтобы не упасть. Моя рука коснулась грубой, влажной прохлады цемента. Я дернулась и отпрянула. Мой луч фонарика задержался на этой белой линии в грязи ещё на несколько ударов, пока мой мозг смог вспомнить слово

палец

Одинокий человеческий палец торчал из земли, согнутый, цвета призраков и криков.

Палец Габриэля.

Я застонала.

Дверь подвала резко открылась, заливая лестницу трусливым жёлтым светом.

– Кто там?

Я прикусила язык, чтобы не захныкать, кровь наполнила мой рот привкусом монеток. Гоблин стоял в тринадцати шагах надо мной, обрамленный ярким прямоугольником, сгорбив плечи. Должно быть, он припарковался на дороге, вот почему я не слышала, как он подъехал, не заметила, как он вошел в дом, и никак не была готова.

Он никогда не забудет мне, что я видела этот палец.

Я выключила фонарик и прижалась спиной к сырой стене. Я попыталась вжаться в неё, стать камнем и грязью, потому что им нельзя причинить боль, но это не сработало. Я осталась девочкой, созданием из плоти и крови.

– Я сказал, кто там?

На секунду, дрожащее безумное мгновение, я подумывала ему ответить.

Просто я, Кэсси. Я не хотела видеть ничегояникомунескажупожалуйстаотпустите.

– Я знаю, что ты там, я слышу твоё дыхание.

Я глотала свои слёзы, моя кровь превратилась в кислоту от ужаса.

Гоблин слышал мой страх.

Он бросился вниз по лестнице, прихватив с собой фонарик, чтобы светить в углы. Его свет пронзил меня насквозь.

– А?

Он не ожидал обнаружить меня в этом подвале. Он посветил фонариком на палец у моих ног, на палец Габриэля, потом снова на мое лицо.

Я попыталась сморгнуть желтизну, но она застыла в моих глазах.

Мои ноги прилипли к земле. Я могла только в ужасе шепнуть «помогите».

Звук, такой, как будто натягивают новую кожу, сообщил мне, что Гоблин улыбается.

Тогда я поняла, что он гниет изнутри, как тыква на Хэллоуин, которую оставили на улице после сильного мороза. Он был человеком, который кормил свою тьму, и она стала такой ненасытной, что только целые тела могли удовлетворить ее.

Он подошел ближе и почти ласково коснулся моего запястья, а потом заломил мою руку за спину. Боль была невыносимой. Он не знал, как держать детей, по крайней мере, как надо. Моя кожа скользила и горела под его хваткой, и я думала об «Ангелах Чарли», о Сабрине и о том, как они всегда вырывались, но всё это было по телевизору. А это было по-настоящему, и я сейчас умру, и всё, что я могла сделать, так это обмочиться, а потом заплакать, а потом умереть, как тот крольчонок, которого я слишком поздно вытащила из пасти Змейки.

Это воспоминание вызвало у меня взрыв сопротивления, но мои руки и ноги были алюминиевой фольгой по сравнению с его металлической хваткой.

Он прижал меня к своему телу.

Он накрыл мои глаза своей горячей лапой.

Другой он сжал моё горло с чем-то похожим на любопытство.

Тогда-то я это услышала.

цок-цок-цок

Мой вопль затопил подвал, каждое слово взрывалось, как фейерверк: «Ты должен был мне поверить».

Мое видение сузилось, когда Гоблин сжимал мне шею.

Кэсс, дорогая моя… Мы с тобой увидимся, обещаю.

Габриэль выполнил своё обещание. Самый добрый мальчик в мире сдержал свое слово, и ему пришлось умереть в этом подвале, в холоде, и видел это один только монстр.

И я присоединюсь к нему.

Я чувствовала себя нормально, даже сонной.

Вспышки фейерверка исчезли. Все стало серым, а потом стало темнеть. Я была не в состоянии говорить. Как раз в тот момент, когда я думала, что сейчас наступит вечная темнота, мой мозг подарил мне самую милую вещь и закатил прощальную вечеринку.

Он показал мне фильм с лучшими моментами моей жизни.

Мы с Сефи надели солнцезащитные очки на задницу кошки и смеялись, пока она не захрюкала, а я немножко описалась.

Мама читала книжки маленькой Сефи и мне, пародируя все голоса.

Тётя Джин показывала мне, как танцевать бёдрами.

Сефи заметила, что трое мальчишек пристают ко мне на детской площадке, и оттолкнула их, свирепая, как амазонка.

И… мой папа? Я была удивлена, увидев его в моем последнем кадре, но он был там, такой громкий и злой. Прежде чем я успела сообразить, что это значит, земля поднялась и ударила меня по лицу.

Это должно было быть больно, но я снова могла дышать, и внезапно мне стало безумно этого не хватать. Я втянула воздух, задыхаясь и кашляя так сильно, что меня вырвало. Чем больше я вдыхала воздуха, тем больше ко мне возвращалось зрение, расширяясь так, что я могла видеть дальше своего носа. Края стали нечеткими, затем шафранового цвета. Папа был там, его руки обвивали шею Гоблина так же, как руки Гоблина обвивали мою.

Гоблин бил его и пинался, но папа не отпускал.

Когда Гоблин больше не сопротивлялся, папа его отбросил. Грудь Гоблина всё ещё поднималась и опускалась, но он был в отключке. Папа повернулся ко мне.

Я видела всё в его глазах.

Мама пошла спать.

Папа, ещё злее, чем когда-либо, подстриг свои угловатые ногти.

А потом наконец он вошёл в мою спальню.

Но меня там не было.

И он пошёл меня искать.

Видимо, он заметил мой велосипед в канаве, ворвался в дом Гоблина, увидел, что тот душит меня, и отплатил тем же.

Все это казалось мне очень логичным, и я вернулась в комфортное забытье.

Я очнулась в больнице. Запах грязи был таким сильным, что я чуть не задохнулась. Мне потребовалось некоторое время, чтобы восстановить дыхание, даже когда я поняла, где нахожусь. Ко мне привели маму и Сефи, но не папу. У них были одинаковые мешки под глазами. Вообще-то, они были очень похожи друг на друга. Я раньше никогда этого не замечала.

Мама тут же бросилась ко мне.

– Кэсси! Как ты?

Я хотел сказать: «Это ты мне скажи», но вышло только карканье.

Мама схватила стакан с водой с моего больничного подноса и повернула соломинку в мою сторону. Поначалу прохладная жидкость казалась раскаленными углями, но как только она покрыла мое пересохшее горло, я никак не могла насытиться. Пока я пила, мама мне всё объяснила. Гоблин сломал мне запястье, когда выкручивал его, и задушил меня почти что до смерти. Врачи сказали, что меня спас мой шрам, и это ужасно круто, если так задуматься. Они сказали, что им нужно будет понаблюдать за мной двадцать четыре часа, но они считали, что кроме запястья, мое тело будет в полном порядке.