Ради милости короля - Элизабет Чедвик

Роджер придвинулся, чтобы обнять Иду за плечи.

– Маршал говорит, есть все шансы на то, что Ричард вернет мне… нам графство. Уильям собирается поговорить с ним и вообще сделает все, что сможет. – (Ида перестала поглаживать руку мужа и взглянула на него.) – Это еще вилами по воде писано, – добавил он, – и прихотям королей нельзя доверять, но я доверяю Уильяму. – Он ласково сжал жену в объятиях. – Возможно, у вас все-таки будет золотое платье и титул графини.

Она переплела свои пальцы с его.

– Больше всего я хочу, чтобы моего мужа оценили по заслугам, – сказала она. – Хочу, чтобы вы обрели то, ради чего столько трудились. Я знаю, Уильям Маршал заслужил свою награду, но вы тоже, и пока ничего не получили.

– Это потому, что ничего не могло по-настоящему измениться при жизни Генриха. История его отношений с моим отцом слишком долгая и печальная. Он никогда не вернул бы мне графство.

Ида помолчала, не переставая ласково играть с переплетенными пальцами. Затем подняла голову и хрипло произнесла:

– Кажется, нам всегда было неплохо в садах?

Роджер нежно коснулся ее щеки.

– Лучше не бывает, – ответил он и подумал, что сегодня вечером Уильям не единственный везунчик на свете.

* * *

Уильям Фицрой неподвижно сидел на кровати. Его отец мертв. Во всех церквях звонят в колокола и читают заупокойные службы. Уильям сыграл отведенную ему роль, произнес нужные слова, исполнил все традиции, стараясь ради отца, исполняя свой долг и следуя наивысшим стандартам, как и положено сыну короля. Но теперь после всех церемоний и ритуалов наступило затишье, и у него появилось время подумать, предаться сомнениям. Его заверили, что единокровный брат Ричард позаботится о нем и что его будущее обеспечено, хотя отец ничего не оставил ему в завещании. Хозяйство будет вестись как и прежде, с парой незначительных изменений. Его обучение продолжится, как будто никогда не прерывалось. Но все равно под ногами Уильяма разверзлась пропасть. Его отец мертв, а он так и не узнал, кто его мать.

Одну из прачек звали Ида, и он извелся – женщина была сварливой, грубой и говорила с густым фламандским акцентом. Как мог его отец лечь с ней? Но если она его мать, почему ничего не сказала? Он ни с кем не смел заговорить об этом, и сомнения терзали его душу, в особенности теперь, когда его отец был мертв.

– Что случилось, дитя мое, что вы делаете здесь в одиночестве?

Уильям поднял глаза и увидел Годьерну. Кажется, она была кормилицей нового короля Ричарда, когда тот был малышом. В это верилось с трудом, поскольку ее волосы поседели, на подбородке пробивались волоски, а кожа сморщилась, как у перезимовавшего яблока, в то время как все его знакомые кормилицы были молодыми и полногрудыми. Уильям никогда не подбегал к Годьерне за лаской, но она всегда была добра с ним и часто знала то, чего не знали молодые женщины, хотя они лучше пахли и казались приятнее на ощупь.

– Размышляю, – ответил он.

– О своем отце?

Уильям кивнул и выдернул торчащую нитку из рукава. Затем покачал головой.

– О своей матери, – ответил он.

– А! – Годьерна сложила руки на груди.

Он думал, что она уйдет. Женщины всегда так поступали, если заходил разговор на опасную тему. Но она стояла, глядя на него сверху вниз, и он глубоко вздохнул:

– Никто не говорит мне, кто она.

– Вы когда-нибудь задавали этот вопрос отцу, дитя?

Уильям отбросил волосы с глаз:

– Он сказал, что ее звали Ида и она была хорошей женщиной, только и всего. Теперь он мертв, и я не могу спросить еще раз.

Годьерна огляделась, словно в поисках поддержки, и Уильям заметил, что она переступает с ноги на ногу, как будто не решаясь уйти.

– Мне нужно знать, – отчаянно произнес он, всем сердцем желая, чтобы она осталась.

Годьерна сжала губы, разглядывая его, затем вздохнула и села рядом:

– Ваша мать – леди Ида, супруга Роджера Биго, лорда Фрамлингема. Когда-то она была любовницей вашего отца.

Сердце Уильяма колотилось, а ладони были липкими от холодного пота. Кажется, он встречал Иду Биго несколько раз, но не обращал особого внимания, потому что ничего не знал. Она смотрела на него иначе, чем другие женщины? Или он был для нее ничем? Беспородным щенком, которого следовало утопить в бочке с водой?

– Когда ваша мать собралась замуж за милорда Биго, ваш отец настоял, чтобы вы остались в его доме. Леди Иде не позволили взять вас с собой, хотя это разбило ей сердце.

Уильям кивнул, но продолжил смотреть на свои чулки, потому что не вполне доверял ее словам. Взрослые часто говорят то, чего на самом деле не думают, когда нужно вывернуться из щекотливого положения. Он досадовал, что никто не сказал ему раньше… Приходилось гадать и переживать.

– Почему отец не сказал мне?

Годьерна осторожно убрала волосы с его лба:

– Наверное, думал, что у него есть в запасе несколько лет, чтобы вы подросли. Вы его последний сын, и он не хотел отдавать вас в чужой дом. У него прежде не было возможности смотреть, как растут его дети. Он знал, что ваша мать родит других детей и будет занята обязанностями жены, и, поскольку он зачал вас, вы принадлежали ему. Он не позволил бы Роджеру Биго воспитывать вас. Я знаю, трудно это понять, но он желал вам только добра.

Уильям сжал губы и отодвинулся от ласковой руки. Он не ребенок и не нуждается в подобном утешении. Более того, хотя он знал, что еще мал, и люди обращались с ним как с малышом, он давно ощущал себя взрослым. Отец не солгал – его мать была хорошего происхождения, – но Уильям все равно злился, что она покинула его ради новой жизни, и негодовал на Роджера Биго за то, что тот похитил ее. Но Уильям не желал бы другого отца, кроме родного, хотя к Генриху не испытывал ничего.

Словно ему влепили затрещину и он замер в парализующем мгновении между ударом и болью.

– Я понимаю, – произнес он.

– Вы думаете, что понимаете, – сочувственно возразила Годьерна, – но взрослые смотрят на подобные вещи иначе. Идем со мной, сядем у огня, и я расскажу, что смогу, о вашей матери.

Разрываясь между желанием знать все и оставаться в неведении, Уильям не двигался с места, но наконец, уступив ласковым уговорам Годьерны, позволил отвести себя к камину. Ее слова доносились как будто издалека, и он все не мог поверить, что его мать – живое, дышащее существо, а не вымысел, сотканный из языков пламени.

Вестминстер, сентябрь 1189 года

Вестминстерский дворец, расположенный ниже по течению от Лондона, вспыхивал все новыми факелами, свечами и фонарями, по мере того как сумерки сгущались в лабиринте залов, служебных построек и часовен. Отражения огней танцевали на поверхности Темзы, словно упавшие звезды.