Начало русской истории. С древних времен до княжения Олега - Сергей Цветков

Итак, по авторитетному свидетельству константинопольского иерарха, ответственность за военный конфликт целиком лежала на византийской стороне. Русы явились под стены Царь-града мстителями за нанесенные им обиды, в сознании своей правоты – юридической и нравственной.

По разным показаниям, встречающимся в источниках, флотилия русов насчитывала от 200 до 360 кораблей, на которых могло разместиться примерно 8000–13 000 человек. Между прочим Фотий пишет о «неуправляемой армии», что можно истолковать в том смысле, что у войска русов не было единоначалия, главного вождя.

Силы русов даже по военным меркам того времени не были такими уж значительными, чтобы всерьез угрожать самой столице империи. Но поход был хорошо подготовлен. Русы выбрали для нападения самый подходящий момент. Все внимание имперских властей было тогда сосредоточено на сирийской границе, где арабы в 859 г. нанесли сокрушительное поражение византийской армии под Самосатой, едва не пленив самого императора, который, по словам Продолжателя Феофана, «с трудом спасся, бросив шатры и все имущество». Весну 860 г. Михаил III провел в лихорадочных приготовлениях к новой кампании и в начале июня повел армию в Малую Азию; к сирийскому побережью отправился и флот. В столице остался лишь небольшой гарнизон под командованием патрикия Никиты Оорифы. Русы, как оказалось, только этого и ждали.

На закате 18 июня[149] часовые, стоявшие на северных башнях константинопольских укреплений, забили тревогу.

Византийское военное судно

Поначалу никто в городе не мог понять, откуда пришла беда. Патриарх Фотий говорит, что «народ, где-то далеко от нас живущий, варварский, кочующий, гордящийся оружием, неожиданный, незамеченный, без военного искусства, так грозно и так быстро нахлынул на наши пределы, как морская волна». Внезапное нападение привело власти и население в полное замешательство. Пораженные ужасом, константинопольцы оцепенело взирали со стен на то, как в заходящих лучах солнца десятки красных ладей беспрепятственно прорвались в самый «иерон» – «святое место», то есть в заповедную внутреннюю бухту Золотого Рога, обыкновенно перегороженную гигантской цепью на поплавках, но теперь по какой-то причине беззащитную (кстати, это единственный известный случай подобного рода; ни до, ни после осады 860 г. греки не делали таких «подарков» врагам). Речь Фотия, несмотря на ее обильную уснащенность риторическими фигурами, остро дает почувствовать тревожные переживания жителей византийской столицы: «Помните ли вы ту мрачную и страшную ночь, когда жизнь всех нас готова была закатиться вместе с закатом солнца и свет нашего существования поглощался глубоким мраком смерти? Помните ли тот час невыносимо горестный, когда приплыли к нам вражеские корабли, дышащие чем-то свирепым, диким и убийственным? Когда море тихо и безмятежно расстилало хребет свой, доставляя им приятное и вожделенное плаванье, а на нас воздымая свирепые волны брани. Когда они проходили перед городом, неся и выдвигая пловцов, поднявших мечи и как бы угрожая городу смертью от меча. Когда мрак объял трепетные умы и слух отверзался лишь для одной вести: «Варвары уже перелезли через стены города, город уже взят неприятелем».

Но русы почему-то не пошли на штурм городских укреплений, которые, в сущности, были беззащитны. Вместо этого они принялись грабить окрестности. Фотий живописует страшные картины жестокости «народа рос»: «Он разоряет и губит все: нивы, пажити, стада, женщин, детей, старцев, юношей, всех сражая мечом, никого не милуя, ничего не щадя… Лютость губила не одних людей, но и бессловесных животных – волов, коней, куриц и других, какие только попадались варварам. Лежал мертвый вол и подле него мужчина. У коня и у юноши было одно мертвенное ложе. Кровь женщин сливалась с кровью куриц… Речные струи превращались в кровь. Некоторых колодезей и водоемов нельзя было распознать, потому что они через верх наполнены были телами…»

Между прочим из слов Фотия явствует, что наряду с обычными убийствами русы совершали человеческие жертвоприношения своим богам, закалывая на языческих жертвенниках юношей и коней, женщин и куриц или в ритуальных целях бросая свои жертвы в воду.

Другие детали добавляет Никита Пафлагонянин в своем рассказе о сведенном с кафедры патриархе Игнатии, который в эти дни в качестве узника содержался на острове Теревинт: «В то время злоубийственный скифский народ, называемый росы, через Евксинское море прорвались в залив, опустошили все населенные местности и монастыри, разграбили всю утварь и деньги. Умертвили всех захваченных ими людей. Врывались и в патриаршьи монастыри с варварской пылкостью и страстью. Забрали себе все найденное в них имущество и, захватив ближайших слуг в числе 22, на корме одного корабля всех их изрубили топорами на куски». Самого Игнатия – тщедушного малорослого скопца, имевшего вид человека не от мира сего, – русы, впрочем, не тронули.

Укрепления Константинополя в X в.

Позднее римский папа Николай I в письме к византийскому императору Михаилу III отметил, что среди окрестностей византийской столицы, разграбленных и опустошенных врагом, были даже Принцевы острова в Мраморном море, отстоявшие от Константинополя на 100 километров.

Предав огню и мечу загородные виллы, дворцы и монастыри, русы приступили к осаде. И здесь они действовали напористо и целеустремленно. Осадных машин и приспособлений у них не было, но они воспользовались строительными инструментами, которые всегда носили на себе. Одни из них принялись рыть подкопы под стены, в то время как другие попытались возвести вровень со стеной земляную насыпь, позволявшую перейти на городские укрепления.

Положение было критическое. Хотя патриарх Фотий успел сформировать и вооружить отряды ополченцев из жителей столицы, но выстоять при помощи одних только собственных сил в городе не надеялся никто – ни власти, ни военные, ни обыватели. Между тем императорская армия маршировала по каменистым дорогам Малой Азии в направлении Сирии, грозный византийский флот стоял на якоре в гаванях Кипра. Конечно, к Михаилу был послан гонец, но, для того чтобы помочь осажденной столице, императору требовалось время – несколько долгих недель. А ведь под стенами Константинополя счет шел уже не на дни – на часы: подкоп становился все глубже, земляной вал все выше… «Город едва не был поднят на копье», – свидетельствует Фотий.