Начало русской истории. С древних времен до княжения Олега - Сергей Цветков

На исходе третьей недели осады патриарх Фотий решил прибегнуть к заступничеству небесных сил. После торжественного молебствия был устроен крестный ход. Десятки тысяч горожан наблюдали за тем, как патриарх, ради ограждения беззащитного города от неистовства варваров, обошел городские укрепления со священной реликвией – Пречистой Ризой Божьей Матери. И вдруг произошло необъяснимое. Фотий рассказывает об этом так: «Она [Риза] обтекала кругом стены, и неприятели необъяснимым образом показывали свой тыл. Она ограждала город, и насыпь неприятелей разваливалась как бы по данному знаку. Она покрывала город, а неприятели обнажались от той надежды, которой окрылялись. Ибо как только эта девственная Риза была обнесена по стене, варвары принялись снимать осаду города, а мы избавились от ожидаемого плена и сподобились неожиданного спасения. Нечаянно было нашествие врагов, неожиданно совершилось и удаление их».

Случившееся само по себе было чудом. Но позднейшие византийские историки, не удовольствовавшись таким исходом дела, еще резче подчеркнули в происшедшем элемент чудесного избавления. Лев Грамматик, например, пишет: «Василеве, возвратясь [из похода], пребывал с патриархом Фотием во Влахернском храме Божией Матери, где они умоляли и умилостивляли Бога. Потом, вынеся с псалмопением святой омофор Богородицы, приложили его к поверхности моря. Между тем как перед этим была тишина и море было спокойно, внезапно поднялось дуновение ветров и непрерывное вздымание волн, и суда безбожных росов разбились. И только немногие избежали опасности». Повторяя его слова, «Повесть временных лет» также рассказывает о погружении в море Ризы Богородицы, после чего «буря с ветром вста, и волнам великим воздвигшимся засобь [друг против друга], безбожной Руси лодьи возмяте. И к берегу привержени и избиени, яко мало от них таковые беды избегнута, восвояси с побеждением возвратишася».

Однако все эти подробности являются домыслом. В Прологе[150] сказано, что русы сняли осаду с Царьграда 7 июля. Значит, они простояли под городом 19 дней. За это время Михаил III вряд ли успел бы получить весть о нападении русов и вернуться из похода даже с частью армии[151]. А если бы он и достиг Босфора, то все равно не сумел бы через него переправиться, так как в проливе хозяйничал флот русов. Фотий в своих посланиях рисует Константинополь брошенным на произвол судьбы, что было бы невозможно, если бы император находился в столице. Равным образом этот важнейший очевидец осады молчит о буре и о разгроме флотилии русов, хотя не приходится сомневаться, что, произойди нечто подобное на самом деле, он не преминул бы отметить столь зримое проявление Божьего гнева. В Западной Европе вообще были уверены, что русы отступили с триумфом. Венецианский хронист Иоанн Диакон (рубеж X–XI вв.) пишет, что они, «предавшись буйному грабительству предместий и нещадно избив очень многих, с добычей отступили восвояси».

Так что же произошло 7 июля под стенами Царьграда – чудо? Для осажденных, несомненно, да. Но русы, вероятно, смотрели на дело иначе. Они тоже начали испытывать некоторые затруднения. Патриарх Фотий коротко отметил, что в лагере русов распространились болезни. Впрочем, отнюдь не это побудило русов снять осаду. Без болезней не обходится ни одна война, а лагерь русов, судя по всему, не был охвачен повальным мором. Главной причиной, по которой русы отступили от города, было то, что они полностью достигли своей цели. Ведь они вовсе не хотели разрушать второй Рим. Вопреки еще одному устоявшемуся мифу, ни в 860 г., ни позже – при Олеге, Игоре и Ярославе – русы и в мыслях не имели «брать» Константинополь. Ведь это означало бы своими руками зарезать дойную корову. С кем тогда торговать мехами и рабами, от кого требовать дани, кто в таком случае будет платить вожделенные динарии за службу в императорской гвардии? Нет, факты показывают, что от набегов русов страдали одни окрестности Константинополя, сам же город – никогда. Но после каждого набега русы увозили на берега Днепра новый договор, скрепленный императорской печатью, главными пунктами которого были торговые льготы для северных «гостей» и возможность для русов беспрепятственного найма на императорскую службу.

На самом деле русы протягивали руки к вымени, а не к горлу. Их целью было запугать Византию, с тем чтобы обеспечить себе выгодные условия мира. Они приплыли к Константинополю, чтобы отомстить за своих сородичей и восстановить разорванный Михаилом союз. Фотий недаром отметил, что русы, проплывая мимо городских стен, в ярости потрясали своими мечами. Это жест разгневанного человека, жаждущего мести. Месть была удовлетворена кровавым гульбищем по столичным окрестностям. Юридическая справедливость была восстановлена путем возобновления союзного договора. Вполне вероятно, что условия «дружбы» были закреплены в не дошедшем до нас письменном договоре – первом в длинном ряду русско-византийских соглашений. Наличие у русов IX в. грамоты – «русских письмен» – удостоверяет Житие Константина Философа. Доказательством тому, что мир был заключен официально, по всем правилам византийской дипломатии, служит одна формула из Олегова договора с греками 911 г., согласно которой этот документ должен был утвердить «межю христианы и Русью бывшую любовь». Каким образом утвердилась эта любовь в 860 г., мы не знаем. Возможно, гонец, посланный Фотием к императору, вернулся к русам с предложением полюбовной сделки. Во всяком случае, русы отступили от Константинополя не гонимые паническим страхом, а в твердой уверенности в том, что отныне здесь вновь будет иметь сбыт и их товар, и их кровь.

Но византийцы тоже имели право считать условия договора своим дипломатическим успехом, ибо, смирив имперскую надменность, русы сами склонились под «легкое иго» Христа (Мф., 11: 29–30). Продолжатель Феофана сообщает, что, «насытившись гневом Божиим», русы «вернулись домой – правивший тогда церковью Фотий молил Бога об этом, – а вскоре прибыло от них посольство в царственный город, прося приобщить их Божьему крещению. Что и произошло».

Принятие крещения по греческому обряду формально означало признание вассальной зависимости от Византии. Недаром патриарх Фотий всего через несколько лет после бедственных событий 860 г. отозвался о страшных русах как о союзниках и подданных империи. В окружном послании 866–867 гг., рассказав о крещении болгар, он заметил: «И не только этот народ променял прежнее нечестие на веру во Христа, но даже и многими многократно прославленные и в жестокости и скверноубийстве всех оставляющие за собой так называемые росы, которые, поработив находящихся около них и отсюда возомнив о себе высоко, подняли руки и против Ромейской державы. А в настоящее время даже и они променяли эллинское и нечестивое учение [то есть язычество], которое содержали прежде, на чистую и неподдельную христианскую веру, с любовью поставив себя в чине подданных и друзей наших, вместо ограбления нас и великой против нас дерзости, которую имели незадолго перед тем. И до такой степени разгорелись у них желание и ревность веры, что приняли епископа и пастыря и лобызают верования христиан с великим усердием и ревностью».