Гостья из прошлого - Алексей Борисов

— Я, товарищ гвардии подполковник.

— Ты как нарядом руководишь? — Алексей Яковлевич привстал на цыпочки, делаясь страшнее. — Они тебе скоро на голову сядут!

Помытарив и старшину, вместе с ним совершив ревизию в каптерке и не найдя ничего криминального, Алексей Яковлевич подобрел.

— Один ты у меня на уровне, — доверительно сказал он старшине. — Уйдешь вот, и куда я без тебя?

Пазухов всем видом показал: жалко. Служить ему оставалось до осени.

— Может, пристрою на дембель в первую партию, — тихо пообещал Алексей Яковлевич, — как лучшего сержанта. Что там у тебя?

— Ведомости на летнее обмундирование.

— Ну давай, трудись.

Выставив Киселёва, Алексей Яковлевич остался один в канцелярии. Гнев его совсем остыл. «Снимать наряд или оставлять? — думал он. — Ладно, позже решу. Время есть. Посмотрим, как поведут себя».

В дверь постучали.

— Да!

Снова старшина.

— Товарищ гвардии подполковник, Садыева привел.

— Запускай.

Садыев ступил боязливо, сдернул пилотку с головы.

— Надеть! — скомандовал Алексей Яковлевич. — Ты что, в церкви?

Садыев надел и ослабил правую ногу в колене.

— Смирно стой! Не рассыплешься, — Алексей Яковлевич усмехнулся. — Что, бессонницы не бывает?

— Нэ бивает бэссонница, — с трудом ответил Садыев. И умолк.

— Ну, постой тогда. Подумай, — и Алексей Яковлевич открыл книгу нарядов. Полистал страницы за последний месяц. Отметил про себя несколько фамилий. Выйдя в коридор (дневальный на тумбочке перестал дышать), покрутил ручку телефона.

— «Маяк», — буркнула трубка.

— Первую батарею седьмого дай.

После паузы ответил сам комбат.

— Майор Михайлов, слушаю.

— Николай Александрович, Горюнова подошли в казарму. Дело есть.

— Что, насовсем?

— Видно будет.

— Хорошо.

Воротясь, Алексей Яковлевич поглядел на Садыева.

— Подумал?

— Нэ знаю… зачем стоять, — так же лаконично ответил нарушитель, перейдя опять в положение «смирно».

— Верно, незачем стоять, — подтвердил Алексей Яковлевич. — Пошли!

На улице он приказал:

— Иди к пруду, стой там. Я подойду.

Понаблюдав, как Садыев ковыляет вдоль продовольственного склада, Алексей Яковлевич окликнул:

— Стой! — и спросил, приблизившись. — Чего хромаешь?

— Нога натёр. В караул нога натёр, — объяснил виновный. — Сапоги узкий, новый.

— Давай, выполняй, — подумав, сказал командир. — Там бегать не нужно.

Сгонявший на стартовую батарею дневальный привел Ахмедова, который дремал перед этим в ангаре с ракетой. Тарасов оказался в карауле. А Горюнов, последний из короткого списка, мысленно составленного командиром, прибыл позже всех, не шибко торопясь.

— Ага, подошел, — улыбкою встретил его Алексей Яковлевич.

— Я больной, — невозмутимо сообщил Андрей.

— Лечить будем! — ободрил командир.

Собрав всех троих за оградой у пруда, он измерял что-то ногами, пошептал, загибая пальцы, и откашлялся. Предстоял объем работ. Команда разгильдяев нацеливалась на срочный проект, вытекавший из приказа Первого. Вообще, командирам, и Алексею Яковлевичу в их числе, каждый день выпадали дела совсем невоенного свойства. Проще говоря, сугубо хозяйственные. В саратовском училище ни о чем таком и речи не вели, объясняя про зону поражения, да про углы обстрела низколетящих целей. До житейских материй бывшие курсанты доходил потом сами, уже в офицерском звании, открывая тут целые материки. Починка дряхлеющего забора, вырубка кустарника на позиции, рытье новых канав, засыпка дороги щебнем или — краски для казармы достать, или — шиферу привезти… Ко всему имел прямое отношение командир дивизиона. А еще железных уголков запасти, да ставни в караулке поменять. Ох, не любил такой мелочи Алексей Яковлевич, но приходилось вникать. Служба!

Как почти всякий (это он так думал) боевой офицер, полагал он хозяйственные хлопоты злостной растратой времени и сил, отвлечением от полноценной подготовки личного состава. «Солдат — не рабочий!» — иногда хотелось крикнуть ему на совещаниях у Первого, где потоками изливались новые планы: покрасить, выкопать, сколотить… Но персональный успех, а также расположение Первого он всегда ценил выше других понятий. И, будем откровенны, беспокоили его не тяготы солдатские, а дивизион в целом как единица: сумеет ли боевую задачу выполнить? не завалит ли службу? не подведет ли его, командира? А уж потом значились и вымпелы переходящие, и грамоты, и благодарности в приказах по части. Не зря портрет Алексея Яковлевича на стенде висел рядом с управлением бригады. Хороший такой, и седины еще не видно.

Но, увы, сказывалась ли его нелюбовь, а, может, место было такое, несчастливое, но хозяйство в седьмом дивизионе шло кое-как. Забор валился после каждого настоящего порыва балтийского ветра. Канавы быстро засорялись. Крышу конопатили чуть не ежемесячно, а ставню в караулке вчера оторвало с мясом. К тому же для предстоящего ремонта, кажется, не хватало обоев, и Алексей Яковлевич готов был волосы на себе рвать, помня, что два рулона выманил у него зам по тылу Трощук. Он, зам по тылу, не далее, как в прошлом месяце, уволился. Навсегда.

Ненавидимое хозяйство мстило, как могло. Желчь переполняла Алексея Яковлевича при одном слове «работы».

…Так вот, предстояло отрыть яму для того, чтобы захоронить сортирные нечистоты. Чертеж составился в голове у Первого за время прошлого обхода хоздвора. Всё дерьмо, согласно его стратегическому замыслу, обязано было стечь по специальной наклонной канавке, а потом солдатики (любимое словечко Первого) землею забросают. Хотя Первый не уточнял, само по себе очевидно было, что дерьмовую миссию выполнять должны солдаты нерадивые, малосознательные, службы до сих пор не понявшие. То есть, по-ученому говоря, физический труд заключал в себе и воспитательную функцию («Не доходит через голову, дойдет через ноги!»).

Всё это предельно кратко разъяснил своим тунеядцам Алексей Яковлевич, доведя в заключение и требуемые размеры: двадцать пять на двадцать шагов, а в глубину — пять штыков лопаты. Стеночки ровные, и землю далеко не разбрасывать.

Тунеядцы помолчали перед такой отнюдь не тунеядческой задачей.

— Тут камней полно, — сказал наконец Горюнов, единственный, кто мог связно возразить.

— Камни тоже не разбрасывать, — откликнулся Алексей Яковлевич, улыбаясь.

— Не сделаем за сегодня, — добавил Горюнов.

— Ночью поработаете, — эхом отозвался командир, еще слаще улыбаясь.

— А мы не в наряде, — пустил пробный шар Андрей.

— Считать нарядом, — лаконично ответил гвардии подполковник, потерев ладошки.

Джигиты Ахмедов и Садыев по восточному обычаю всё молчали. Горюнов продолжал:

— А наряды на работы отменены, товарищ подполковник, — тщательно выговаривая это «подполковник» без «гвардии», он знал, что дискуссия ведется впустую, но приступать к рытью, не попререкавшись, не хотел.

— Кто тебе сказал? — удивился Алексей Яковлевич.

— Не практикуются, — поправился Горюнов.

— А мы попрактикуем! Что неясного?

— Так ведь по уставу…

— Что «по уставу»?

— Восемь часов положено спать.

— Ну? Положено, говоришь? Это вы знаете, что кому положено… Это да! Службу кто нести будет?! — взревел Алексей Яковлевич, подступая к Андрею, так что грудью чуть не уперся ему в бляху. — Кого я в караул пошлю, а?

— С лопатой? — тихо обронил Горюнов.

— Ёб…ый карась! Тебя Родину защищать