Гостья из прошлого - Алексей Борисов

анализировал. Почтальон Репейников, по секретному уговору, давал ему на ознакомление интересующие письма. То, что заслуживало внимания, педантично отмечалось в домашней картотеке.

Информация не пропадала втуне: на ее основе Алексей Яковлевич, не переставая, вел воспитательную работу. Поскольку дни были заняты — боевой и строевой подготовкой, обслуживанием матчасти и тому подобным, на воспитание оставалась главным образом ночь. Почти каждый раз, оставаясь ответственным по дивизиону или начальником расчета при боевом дежурстве, Алексей Яковлевич заранее готовился воспитывать.

А воспитывать он умел. И хотя сам Алексей Яковлевич срочной службы избежал, пройдя в училище с первого раза, с лейтенантских лет он усвоил простую истину: солдату в пограничном дивизионе больше всего не хватает еды и сна. Ради них воин ПВО на всё пускается. На этих, вместе с общественным мнением, трех китах и строился его фирменный подход.

Провинившийся… или не провинившийся, а так, нужный для подобного случая человек заводился после отбоя в канцелярию (на боевом дежурстве по обороне Союза ССР отсылался на позицию, за полтора километра). Алексей Яковлевич, приятно улыбаясь, ставил его в положение «вольно», сам садился за стол, открывал документацию и работал. Время шло, а воспитуемый стоял.

По истечении первого часа Алексей Яковлевич с сожалением откладывал перо и спрашивал:

— Ну как, понял теперь?

Ответ обычно бывал таким:

— Что понял?

На что Алексей Яковлевич сокрушенно покачивал сединами и молвил грустно:

— Значит, не понял.

Если уж очень умный попадался воспитуемый, отвечавший «Понял!» без малейшего со своей стороны понятия, Алексей Яковлевич невозмутимо продолжал:

— Что ты понял? Рассказывай.

Воспитуемый тогда пускался в пошлые признания, ровно ничего не стоившие: и устав обещал чтить, и отцов-командиров слушать, и в отличники скоро выйти. Алексей Яковлевич на это морщился.

— Устав, говоришь… А ты открой его. Небось, и в руках не держал.

Воспитуемый брал священную книгу.

— Давай с присяги начнем, коли ты жить сначала собираешься. Наизусть можешь?

Присяга обычно с грехом пополам одолевалась.

— Ну, что ж, бывает хуже. Теперь — обязанности солдата!

Обязанности солдата (матроса) в уставе занимали больше страницы, и никто их обычно всерьез не спрашивал. А потому никто особо не заучивал и не знал. Как-то без них по два года служили.

— Вот и приехали, — незло подытоживал Алексей Яковлевич. — Изучай. Изучив, доложишь.

Изучали подолгу: обязанности шли туго. Проходил еще час.

— Готово? — спрашивал Алексей Яковлевич, утверждая очередную ведомость.

— Готово, — наудачу бросал гвардеец.

— Рассказывай. Слушаю.

Зашивались, как правило, на втором или третьем параграфе.

— Как же ты, а? Не годится. Учи еще.

Учили еще. Проходило полчаса. Алексей Яковлевич доставал кипятильник, заваривал чайку — пахучего, настоящего индийского, пил с сахаром вприкуску, жмурился. Воспитуемый глядел, с трудом уже держа на весу устав. Алексей Яковлевич знал: в эту пору человеку бодрствующему уже неслабо хочется съесть чего-нибудь. Поэтому он доставал из мешочка пирожок и медленно, смакуя, съедал. Воспитуемый сглатывал пустую слюну.

Спрятав кипятильник, Алексей Яковлевич принимал положение полулёжа, вытягивал ноги поверх одеяла. Внутренняя крепость организма, с годами не прошедшая, позволяла ему спать по четыре-пять часов в сутки (и дома потом можно было часиков несколько прихватить).

Воспитуемый, не чуя ступней, изучал свои обязанности.

— И как ты до такой жизни дошел? — задумчиво спрашивал Алексей Яковлевич, позевывая.

Воспитуемый несколько слов бормотал нехотя.

— Ну, учи, учи… — Алексей Яковлевич поворачивался на бок и опускал веки. Даже носом посвистывал. Но проверять, чем занят нарушитель, не забывал.

Часовая стрелка добиралась до двух. Воспитуемого начинало пошатывать. Предыдущую ночь он, как правило, проводил в наряде.

— Служба у нас с тобой только начинается, — буднично замечал Алексей Яковлевич.

Тут некоторые имели смелость бурчать:

— А мне спать надо…

— Милый! — восклицал Алексей Яковлевич. — Тебе обязанности свои учить надо!

И по третьему разу начинал экзамен.

Часов около трех, когда воспитуемый вовсю уже плыл, командир милостиво бросал:

— Чёрт с тобой! Поспи. Я не зверь, — и после ухода воспитуемого делал пометку в блокноте.

Наутро очумевшего тунеядца записывали в наряд по столовой (если заступал другой дивизион, то в виде исключения). А стукачи пускали слух, что ночью он рыдал в ногах у командира и просился к маме. С наиболее злостными процедуру повторяли еще раз.

Вот почему так дрожали те, кому Алексей Яковлевич обещал беседу.

Записав Горюнова на ночные чтения, Алексей Яковлевич сходил на позицию, заставил народ подвигаться. На его языке это называлось: «добавить в кровь адреналина». Заодно осмотрел места будущей вырубки кустарника, наказал готовить инвентарь и воротился. Походя заглянув в умывальник (дневальный продолжал умирать на кафеле), он взял у старшины подшивку «Советского воина» и полистывал ее, пока не зазвонил телефон.

— Вот ты знаешь, — размякнув, говорил он Пазухову, — сколько весит бронежилет?

— Сколько? — как будто наивно спрашивал Пазухов, давно знавший ответ, ибо вопрос задавался не впервые.

— Двенадцать килограммов! — торжествуя, подносил Алексей Яковлевич. — Ты понимаешь, Пазухов, какая тяжесть на солдате? А подсумок? Автомат? Фляга? А если раненого нести? Это как? Кто бы из наших выдержал, из дивизиона?

— Никто, — подумав, говорил Пазухов.

— Правильно! Никто. Может, ты один. А знаешь, сколько американский морской пехотинец на себе тащит?

— Нет, — отвечал Пазухов.

— Пятьдесят килограммов он на себе тащит без учета оружия!

— Да, здесь и я бы не выдержал, — признавался Пазухов.

— Не выдержал бы, верно. А они выдерживают. Случись что, как воевать станем?

Пазухов понурился. Он знал, что здесь нужно понуриться.

— Да, никто не понимает, — пожимал плечами Алексей Яковлевич. — Не хотят понимать!

— Нет, не хотят, — кивал Пазухов.

— Ты вот понимаешь да я, — продолжал Алексей Яковлевич. — А кто, кроме нас двоих? Никто. Вместо того, чтобы силу качать, спать лезут, как бродяги, кто куда. Кросс бежать — «нога болит». Яму вырыть — лень. Что дальше-то будет? Водку достанут и бабу приведут, правильно Первый говорит. И службе конец.

Пазухов сильнее кивал.

— Вот навалят на меня командование всей группой, — рассуждал Алексей Яковлевич, — на КП стану сутками сидеть. Кто с моими останется? Михайлов? Специалист он золотой, лучше на «Маяке» нет, но вот человек… Не может взять и заставить! Всё по-хорошему хочет, через убеждение. Ему б замполитом быть. Оборзеют бойцы за сорок дней, жить начнут хорошо. А если солдат живет хорошо, — Алексей Яковлевич понизил голос, — то он уже не солдат!

— Оно, конечно, так, — соглашался Пазухов, помня о первой партии. — Тут вы правы.

— Да! Видишь, я всё знаю…

В этот момент и раздался звонок.

— Товарищ гвардии подполковник, — подкатился дневальный, — вас. Подполковник Арсеньев.

Арсеньев, начальник штаба группы, по пустякам не звонил.

— Слушает подполковник Санько!

— Яклич, — раздался сконфуженный бас Арсеньева, — насчет того самого…

— Приказа?

— Да. Первый