Уходили из дома. Дневник хиппи - Геннадий Авраменко

— Шел мимо, ничего не знаю, — соврал один из товарищей по борьбе.

За участие в несанкционированном митинге мне присудили по 161-й (часть 1) статье штраф в 100 рублей и отправили восвояси. Соратники тут же разбежались, а я шел по Люблинской улице и паниковал. Что это за статья? Где взять 100 рублей? Мама 90 в месяц получает, ее удар хватит, если она узнает о том, что произошло!

Незаметно доехал до Арбата. У «Бисквита» стояла возбужденная толпа.

— Вот он! — заорал Дымсон. — Живой! И целый!

Как я и предполагал, про нас не забыли. Вооружившись депутатом, Дымсон со товарищи колесили по всем ближайшим отделениям милиции, обрывали телефоны и давали интервью. По толпе пустили шапку и искомые 100 рублей собрали в считаные мгновения. Выпив кофе и передохнув, я поехал в сберкассу в Текстильщики заплатить штраф — и домой.

Силу прессы я недооценил. Увидев в новостях ТСН себя, хищно сжигающего комсомольский билет, я покосился на маму — не смотрит. Тут же раздался телефонный звонок. Сбросил, сделал вид, что болтаю с приятелем и неправильно положил трубку, чтобы все время было занято. Утром в программе «120 минут» снова увидел себя, переключил, пока мама была на кухне.

Субботнее утро в училище началось с уважительных взглядов одногруппников и вызова на ковер к директору. Там уже сидели комсомольские вожаки, в том числе и из горсовета. Давно на меня так не орали, надо сказать.

«Ты опозорил училище! Нет, ты опозорил весь Зеленоград! Как ты мог сжечь самое святое?! Какой ты подал пример?! Ты же комсорг!!!»

Собственно, о том, что я комсорг группы, я совсем забыл.

Естественно, меня с треском исключили из комсомола. Мама, увидев сюжет в программе «Взгляд», лишилась дара речи и орала на меня даже сильнее комсомольцев, приговаривая, что если это видели у нее на работе, то ей конец.

АРОМ на акции раскрутился, но моя политическая деятельность на этом практически закончилась. В лексиконе Дымсона стали проскакивать предложения радикализировать борьбу с режимом, а однажды появилось слово «бомба». В этот день я попрощался с анархистами и больше на Петровке не появлялся...

Холодные ночи в Рингушнике нет сил уже терпеть. Собрал манатки и перебрался в двойную Графскую пещеру. Из полиэтилена соорудил прекрасную дверь, заткнул все щели. Внутрь натаскал кучу сена и сделал себе отличное лежбище. Южный ветер дует прямо в пещеру, полиэтилен еле выдерживает, ходуном ходит. Ночью долго не мог заснуть от этого шума, но привык, конечно. Зато здесь не так холодно и влажно, как в гроте.

Пока селился, у самой пещеры наткнулся на гадюку. Метровая змеюка сидела прямо на тропинке и шипела на меня. Пришлось попросить у нее прощения и треснуть булыжником. Даже после смерти гадина извивалась еще как минимум полчаса. Страшно...

Страшно, впрочем, было чуть позже, когда я встретил Петю и укурился плана. Даже к Гене зашли, во как. Гена, кстати, рассказал отличную новость: археологи сегодня утром сняли лагерь и уехали. То ли из-за вчерашнего кипеша, то ли по каким-то своим причинам.

Утром почти все, кто есть на Мангупе, спонтанно собрались у меня. Попили чайку, пошли наверх. А там огромная толпа туристов. Мы появились как из-под земли, кто-то взвизгнул даже. Я бы тоже взвизгнул, если б себя, например, увидел. Длинный, в шинели, с косматыми волосами и петлей на шее.

Туристы обозвали нас неандертальцами. Обижаться мы не стали, лишь я заметил, что неандертальцы не брезговали каннибализмом. Ремарка имела успех, струхнувшие туристы немедленно пригласили нас на обед.

Назвать обедом скрупулезно выверенные бутерброды с салом и колбасой можно было с натяжкой, но не голодные и не злые мы удовлетворились и таким извинением.

На плато сидел грустный Петя и рассматривал бутылку портвейна «Солнечная гроздь». Увидев приближающихся нас, Петя сделал отчаянную попытку портвейн спрятать, но не успел. Пришлось делиться.

Весь вечер просидели на Кухне, трепались. В беседу мягко вклинились со своим алкоголем новички — симферопольские студенты Ира, Паша и Стас. Позже, ночью, пришли поднявшиеся Остап с Надькой, Андрюха и Клякса с бэбиком.

Около двух ночи я вернулся в Графскую, а там вовсю шурует какая-то зверюга. Граф Питерский летом, помнится, предупреждал, что там живет куница. Я, конечно, слабо представляю себе, каковы физические возможности куницы и сможет ли она меня съесть, но страшно от незнания меньше не становится.

Вооружившись рюкзаком и пакетами, отправился на плато собирать шиповник. За день набрал килограммов пять, может, больше. Где собирал Петька, уж не знаю, ни разу с ним не столкнулся. Он, скорее всего, и не пошел собирать, сидит небось у себя, пьет сныканную водку. В среду зовет с собой в Богатое Ущелье, домой, за продуктами. У него дома есть силки на коз. Установим на Мангупе, будет мясо. В избытке! Даже представить себе сложно: мясо всех видов — жареное, вареное, соленое... И не магазинное, состоящее лишь из жира и мослов, а настоящая дичь! А если повезет, то и кабанчик попадется! Правда, я с трудом представляю себя, убивающего козу. Это пусть Петька уж сам. Я змею-то эту прикончил — до сих пор стыдно. Надо было ее съесть, кстати.

Вечером уезжающие симферопольцы предложили к уничтожению оставшиеся продукты. Ребята явно переоценили свои силы, а нам и хорошо. Печенье, конфеты, пряники, сахар, болгарский перец, баклажаны. Хлеб, помидоры и соус, наконец...

Петька вызвался сварить борщ из борщовой заправки и принялся колдовать над котлом. Я сходил за водой, принес еще дров и пошел за народом наверх. Позвал Надьку с Остапом, выковыряли Скрипу из его ковров и подушек.

Борщ получился вкусный и наваристый.

Мы ели и нахваливали неожиданные поварские таланты Петьки, пока Надя не выудила из своей миски черное перо.

— Ветром надуло, наверное, — оправдался повар и принялся разливать добавку.

В одну из подставленных мисок из половника с плеском шлепнулось что-то большое и черное.

Мы хором заорали и отпрыгнули в стороны.

В миске, топорща перья, лежал вареный дрозд.

От нашего крика у нас же самих заложило уши. Петька божился, что он тут ни при чем, и почти убедил нас в том, что любопытный дрозд свалился в казан, когда он отвернулся.

Всех, кроме Петьки, естественно, стошнило.

Ужин был безнадежно испорчен, но мы не из тех, кто сдается так легко. Заставив горе-повара тщательно вымыть котелок, сварили прекрасный чай и уничтожили с ним все конфеты и печенье.

Куница ночью нагло сидела у меня на груди и дышала, а я боялся пошевелиться.

Утром я разрешил Пете, но только на время моего отсутствия, переехать ко мне, в двухкомнатную. Он обещал не мусорить и прогнать ненавистную куницу.