Сны Сципиона - Александр Старшинов

* * *

Итог этой дерзостной ночной атаки можно было подвести двумя словами: полный разгром. Правда, Сифак с Собонизбой и Гасдрубал бежали. Зато мне удалось взять в плен около пяти тысяч человек и среди них — нескольких карфагенских аристократов.

Добычи нам досталось немного — однако нумидийцы Масиниссы захватили более двух тысяч лошадей, которых Сифак держал за оградой стоянки. Для наших предстоящих дел это могло стать отличным подспорьем. Также нам достались четыре слона в лагере Гасдрубала. В будущем я не рискнул использовать их в битве, зато мои велиты тренировались, как бороться с этими ужасными животными — пугали их громкими звуками и отгоняли бросками дротиков, пока что без наконечников.

Сколько погибло воинов Карфагена в том пожаре, сказать точно никто бы не смог. Как мы поняли позже, многие всадники Сифака спаслись — из тех, кто ночевал за оградой и кто сразу же кинулся в бегство. Спаслась частью и пехота Гасдрубала. В своем отчете для сената я сообщил, что уничтожил две карфагенские армии полностью. Это было почти правдой — ведь отряды, что не погибли, были рассеяны и бежали, карфагенянам пришлось собирать новую армию, которую я потом разбил на Великих равнинах. Добыча, что удалось взять в обоих лагерях, вся была отдана моим солдатам.

Лежащий поблизости город Абба, жители которого были напуганы пожарами, тут же прислал ко мне послов и объявил, что готов сдаться. Я потребовал с горожан выкуп, на что они тут же согласились. Весь полученный выкуп я передал моим солдатам, памятуя, что в чужих землях мои воины будут скорее думать о золоте и женщинах, нежели о защите родных очагов.

Та ночь мне иногда снится. Зарево пожара. Потоки огня. Крики горящих заживо. Я стою в темной траурной тоге, и пепел падает мне на голову. А у ног моих сидит огромный черный пес, заглядывает в лицо кроваво-красными глазами и облизывается.

В эту ночь я почти не спал — мучил бок, меня бросало в пот, дышать было трудно. Легче стало только к утру, и, когда я заснул, привиделось мне не мнимое, а вполне реальное, бывшее: как в календы июня[93] посещали мы с отцом семейную гробницу на Аппиевой дороге, захватив с собой корзину цветов для украшения усыпальницы. Я помню мощенный туфом пол и гробницу прадеда моего Луция Корнелия Сципиона Барбата, более греческую, нежели римскую или этрусскую, вырубленную из единого куска туфа, помещенную в самом конце коридора. Падающий из окна свет хорошо освещал ее и ложился далее светлой дорожкой к ногам входящего.

«Человек сильный и мудрый, чья внешность соответствовала его добродетелям…» — гласила надпись.

— Надеюсь, каждому из нас можно будет посвятить подобную эпитафию, — сказал отец, касаясь пальцами камня.

Я проснулся. Первой — горькой мыслью — было сожаление, что отцу не доведется лежать в нашей родовой усыпальнице. Второй — тоже горькой, но смешанной с иронией, мелькнуло напоминание самому себе: тебя минует погребальный костер и в гробницу ты ляжешь, не тронутый огнем.

После того огромного костра, что я устроил для людей Гасдрубала и Сифака, меня это радовало.

* * *

Я не сомневался, что Гасдрубал с остатками армии поспешит в Карфаген. Прежде всего, чтобы успокоить город. А вот что он будет делать дальше…

И все же я получил передышку: у меня теперь появилось немного времени, чтобы взять Утику. Но с осадой опять не заладилось: город продолжал упорно держаться, а я не хотел тратить людские жизни на сомнительное предприятие.

Тем временем в Карфагене суффеты созвали сенат. Обычно этот город не прощал поражений: в другое время Гасдрубала могли бы распять, но сейчас суффетам некого было поставить во главе войска, кроме сына Гискона. К тому же Гасдрубал сумел убедить правителей города, что на самом деле он не потерпел поражения, а столкнулся с поразительным коварством. Ну, надо же — наконец-то римляне обхитрили пунийцев. В эти дни я часто вспоминал детское свое обещание: я обману пунийцев дважды. Ну вот, и обманул — дважды за одну ночь.

Рассеянные мною карфагеняне и нумидийцы собрались снова — Гасдрубал нанял новых солдат и соединил их с беглецами, которых удалось вывести из лагеря. Сифак добавил к тем, кому удалось спастись, новых всадников, что набрал в своих землях. В этот раз он оставил Собонизбу во дворце, справедливо рассудив, что в случае чего удирать одному, без жены и ее прислужниц, будет куда сподручнее. На все приготовления у них ушел всего один месяц. Поразительная скорость! Однако это свидетельствовало об одном — армия собрана наспех, не спаяна и не обучена, а значит, для сложных маневров не пригодна и обратится в бегство при первом же сильном нажиме.

Итак, мне пришлось заняться этой новой карфагенской армией, когда эта разношерстая публика, где новобранцы смешались с ветеранами, где было еще много тех, кто получил ожоги или покалечился во время бегства, вышла против меня биться на Великих равнинах.

Гасдрубал, сын Гискона, был так себе полководец. И мне не пришлось что-то выдумывать особенное, чтобы его разбить. Я решил использовать обычное построение — три линии пехоты в центре, конница по флангам. Гасдрубал выставил против моих легионеров четыре тысячи кельтиберов, которые как раз прибыли в Африку, нанятые вербовщиками в Испании. Не имея возможности продать себя в Испании пунийцам, они решили заработать на крови в Африке и явились как раз вовремя, чтобы принять главный удар римской пехоты в сражении на Великих равнинах. Конница Гасдрубала была рассеяна мною довольно быстро, а вот кельтиберы держались долго — так долго, что стоявшие за ними второй и третий ряды пехоты успели удрать вместе со своими военачальниками.

Каждый из проигравших полководцев отправился к себе домой: Гасдрубал снова в Карфаген умолять сенат вызвать Ганнибала из Италии, Сифак — в Нумидию, собирать новое войско. Но за старым предателем по пятам явились Гай Лелий и Масинисса с армией. Восточная Нумидия тут же признала Масиниссу царем, а западная — чуть позднее после нового поражения Сифака в беспорядочной битве.

Масинисса поскакал к Цитре, столице Нумидии, первым, без римлян, уговорив Лелия отпустить его вперед — мол, нумидийцы охотнее покорятся своему царевичу, нежели римскому легату. Слова его были разумны, и Лелий согласился.

Не учел мой старый друг лишь одного — очарования Собонизбы.

Как-то уже по возвращении в Рим и после моего триумфа мы с Лелием во время обеда завели речь о женской красоте, и Гай поведал, что никогда не видел женщины более притягательной, нежели Собонизба.

— Да, та девушка в Испании, которую привели тебе солдаты, может быть, была намного красивее, — признался Лелий. — Но она смотрела на тебя без всякой нежности, и я не уверен, что она не всадила бы тебе ночью под ребра кинжал.

Я согласно кивнул и не стал его разубеждать.