Сны Сципиона - Александр Старшинов

О, опять я тороплюсь и пропускаю важное. Стоит, наверное, все же рассказать о моей единственной встрече с Ганнибалом накануне битвы. Пуниец попросил о переговорах, и мы сошлись с ним на полпути между нашими лагерями, как было условлено, без всякой охраны, только каждого сопровождал переводчик. Опасались мы не столько нападения друг друга, сколько того, что будут лишние свидетели нашего разговора.

Не сомневаюсь, что историки вскоре вложат в уста полководцев многословные речи, где каждый изложит всю историю войны с того момента, как был захвачен Сагунт, или же даже с того дня, как римляне присвоили себе Сардинию. Ни о чем таком мы не говорили. Встреча длилась недолго. Ганнибал спросил, каковы условия мира, если он откажется от битвы. Я выставил ему те же самые условия, что потом продиктовал Карфагену после поражения при Заме. Однако две эффектные фразы при этом произнес, обе заготовил заранее. Речь свою об условиях я начал словами: «Слаб человек и могущественна Судьба», а закончил опять же фразой, которую довольно долго придумывал: «Если эти условия кажутся вам тяжелыми, то готовьтесь к войне, ибо вы не силах переносить мир». Я старался выглядеть напыщенным, самоуверенным и упрямым. Я должен был убедить его, что он победит меня в битве без особого труда. За этим с ним и встречался, а не для того, чтобы обсуждать условия договора. Опасность была одна: что он мне не поверит. И мне показалось, что старый пуниец разгадал смысл разыгранной пьесы. Впрочем, и в этом случае выбора у него, похоже, не осталось.

Ганнибал глянул на меня своим единственным глазом, оскалился, стиснув зубы, а потом сказал: «Неприемлемо».

Я с самого начала понимал, что он не согласится на такие условия, если верит в свою победу. А он верил — именно это я прочел на его лице. И на миг ужаснулся — что если я переоценил свои силы? Как когда-то под Каннами он может придумать такую ловушку, о какой мы не могли и помыслить. Что если завтра ждет меня и мою армию гибель? В первый миг я постарался не показать страха. А потом сообразил, что как раз и должен дать волю страху, изобразить отчаяние, которое якобы пытаюсь всеми силами скрыть. Ганнибал заметил мой страх и торжествующе усмехнулся.

Мы разъехались, каждый в свой лагерь.

И пока я скакал к своим, спешно содрал с себя ненужную больше маску страха. Чего мне бояться? В моем распоряжении слаженная, великолепно обученная армия. У Старика — а я позволял себе называть Ганнибала Стариком — больше пехоты, но она так разнородна по составу, что, считай, у него под командованием три маленькие армии, соединенные, но не слитые вместе. И если я пойду атакой на его порядки, мне придется разбить эти три армии друг за другом.

Да, вот еще что… Это надо непременно написать: историю про то, что я показывал пунийским послам свой лагерь и позволил рассмотреть пехоту и кавалерию, придумал какой-то краснобай, пытаясь удивить Рим чудесными подробностями одержанной победы.

Никогда бы я на такой риск не пошел.

* * *

Итак, день для битвы настал.

Едва слоны двинулись на наш строй, велиты стали отступать, открыв широкие коридоры, сюда-то и устремились слоны, вместо того чтобы переть на легионеров, что ощетинились пилумами, держа их как копья, наперевес. Слон бежит по прямой, это не лошадь, которую легко остановить или повернуть, куда надо, направляя уздой. Слоны Ганнибала либо пробежали насквозь меж нашим рядами, либо, встреченные роем дротиков и пронзительными звуками труб, повернули обратно и устремились на карфагенские порядки. Тех животных, что сумели пробежать наш строй насквозь, опять же встречали стрелами, дротиками и горящими факелами. Повернувшие обратно слоны смяли кавалерию на левом фланге Ганнибала, следом подоспел Масинисса со своими всадниками, и они все гурьбой в диком хаосе унеслись с поля боя.

Что касается правого фланга, то его атаковал Гай Лелий. Карфагенская конница не стала даже пытаться оказать сопротивление, а пустилась в бегство, и Лелий устремился за ними, позабыв, что я наказывал ему не удаляться далеко, а лишь смять фланг и тут же возвращаться назад. Наверное, Лелию мерещились в тот миг Канны, и его гнала вперед мысль о том, как ловко африканская конница вышла нам в тыл. Он исчез в клубах пыли, и наша пехота осталась один на один с пехотой Ганнибала.

Еще каких-то полчаса назад моя армия превосходила пунийскую кавалерией. К тому же почти вся нумидийская конница теперь стала моей, а те карфагенские всадники, что удалось набрать Ганнибалу, были просто бывшие гражданские, спешно посаженные на коней в надежде прикрыть фланги. Но как ни плоха была кавалерия пунийцев, она свое дело сделала — увела с поля боя моих всадников и я остался с легионерами против пехоты Ганнибала.

В первый ряд Старик поставил всякую смесь, набранную где попало, мясо для наших пилумов и мечей, годное лишь на то, чтобы утомить противника и занять его резней. Второй ряд составляло карфагенское ополчение и наемники, и, как показала битва, они оказались неплохими солдатами. В третьем ряду выстроились испытанные ветераны Ганнибала. Эту третью стену просто так с наскока разрушить было невозможно. Мне нужен был удар в тыл, а моя конница гонялась где-то за удравшими бесполезными всадниками Карфагена.

Итак, пехота против пехоты, я против Ганнибала. Я двинул свои когорты в атаку, и мои гастаты начали теснить первый ряд Ганнибаловой пехоты. Вторая линия даже не думала расступаться и пропустить истекающий кровью первый ряд. Так что им пришлось либо пасть, либо бежать на фланги, что позволял широкий проход между построениями.

Одолев первые шеренги, я двинул своих легионеров дальше. Вторая линия оказалась куда сильнее, вспыхнуло яростное сражение, и карфагенские пехотинцы отбросили моих гастатов. К тому же им приходилось наступать по заваленному телами и скользкому от крови полю — не самое лучшее место, чтобы держать строй. Я дал приказ отходить и быстро усилил атакующую линию за счет принципов.

Тут я должен уточнить одну вещь: Ганнибал расположил три линии своей пехоты с большими промежутками друг от друга. Причем третья линия, ветераны, стояли так далеко, будто явились на поле не сражаться, а лишь наблюдать за происходящим. Я сразу решил, что он задумал какой-то маневр, рассчитанный именно на это пространство, но какой именно, могу только догадываться.

Перестроив первые две свои линии, я снова двинулся в атаку и теперь разбил вторую линию Ганнибала. И опять Пуниец не позволил осколкам второй линии слиться с ветеранами. Беглецы либо кидались бежать вдоль строя, либо погибали. А шеренги ветеранов стояли плотной стеной, и пробить эту стену сил у меня не было, она немного прогнулась в центре, и только. Я снова приказал играть отступление и стал перестраивать свои порядки во второй раз. Ганнибаловы ветераны стояли на месте и ждали атаки. Я не знал точно, что задумал старый полководец. Его обычная тактика — позволить легионам проломить центр, будто просочиться в полуоткрытые ворота крепости, а потом между этими створками раздавить противника, вполне могла быть задумкой и на этот день. Возможно, именно для этого и были оставлены такие промежутки между рядами. Он рассчитывал (теперь, много лет спустя я не нашел иного объяснения), что я по римской традиции уведу уставших и израненных гастатов и принципов в тыл и прикажу триариям выйти вперед. Тогда он позволит им в центре увязнуть, мгновенно двинет часть пехоты на фланги, ударит на потрепанных гастатов и принципов, что должны были по обычным расчетам оказаться в тылу моей армии, сомнет их и обратит в бегство. Но вот в чем дело: я не собирался ломиться на ветеранов Ганнибала в центре. Большие расстояния между пунийскими порядками я обратил в свою пользу: у меня оказалось достаточно времени, чтобы перестроиться на виду у противника без всяких помех. А мои тренировки, когда я требовал от всех манипул одинакового мастерства в умении маневрировать, в выносливости и владении оружием, позволили мне создать единый фронт, чего никто прежде и никогда из римлян не делал.