Дикая история дикого барина - Джон Шемякин

И все засмеялись, а Ваня заплакал».

Как всегда у Толстого, тяжеловесная пародия на мещанские романсы. Ну, мне-то понятно: перед нами очередная попытка одомашнить мифологический сюжет и сделать его элементом воспитания очередного неврастеника. Тут тебе и табу, тут тебе и запретный плод, и мама, и папа, и смерть, и страх, и безразличный к тебе мир. Любой понимает, что в нормальной мифологической конструкции мальчик Ваня должен тут же убить папу, жениться на маме или на ком-то из засмеявшихся, в идеале – кого-то из перечисленных сожрать. Мифология построена на поедании и уничтожении друг друга под безразличным высоким небом. Собственно говоря, в нормальной схеме мифа Ваня становится героем, сожрав сливу, предварительно (в животном ещё состоянии) её обнюхав; а культурным героем Ваня стал бы, проделав ряд неприятных манипуляций с родственниками.

Меня просто поражает стремление всех на свете воспитателей запрячь в назидательные санки вот этого самого Змея Горыныча. Такое ощущение, что воспитатели эти сами не осознают, что, собственно говоря, творят. Вот зачем тут Толстой изображает из себя Порфирия Петровича, психолога-следователя с хитрыми подходцами? Что Толстой сказать мне хочет, пятилетнему? Что воровать сливы нехорошо? Или он мне говорит, что папа – слабый врун, пытающийся при помощи зловещей лжи навести в семье хоть какой-то порядок? Что мама, сосчитав сливы (sic!), не находит для детей своих никаких слов, то есть вообще никаких, а сообщает, сталбыть, папе кошмарное известие, бессловесная учётчица? Которая, впрочем, чувств не лишена – смеётся над слезами своего сына. Что у Вани страх смерти сильнее стыда, хочет мне сказать Лев Николаевич? Или что главное в этом рассказе – косточка, даже не слива как символ грехопадения, а именно косточка – символ неминуемого смертельного возмездия?

Ветхий Завет веселее.

Книга Мёртвых забавней.

Чтобы понять «Вишнёвый сад», нужно помнить, что Фирс – это вообще-то Ферзь. В басне Хвостова: «Фирс на доске был царь, а конь был господин».

А чтобы понять, что «Вишнёвый сад» – всё-таки комедия, надо помнить, что через некоторое время в описываемый период в стране произойдут кое-какие изменения. И в выигрыше останутся, по итогу, студент, актриса и брат её. А проиграет всё Лопахин: в пыль, в мелкую крошку.

Я бы обязательно написал продолжение «Вишнёвого сада». Действие происходит в 1926 году. Название – «Охота на Фирса». Лопахин – диверсант с керосином, студент Петя – сотрудник ОГПУ, Фирс – призрак.

Гаев – начальник облкультпросвета.

Вот как я читаю литературу?

Чёрт его знает как, вот так скажу.

Пример.

Образ пожилой женщины с гвоздодёром пока не входит в широкий круг моих эротических мечтаний. Но тут недавно вспомнил про «Двенадцать стульев».

Я вообще странно всегда читал, с каким-то очевидным нездоровьем. К примеру, «Два капитана». Ну, с главными героями всё понятно. А вот с капитаном Татариновым ясно мне было не всё. По идее воспитательной, я же должен был презрительно относиться к брату его – погубителю. А у меня всё выходило, что сам капитан – ещё тот негодяй тупорылый. Ведёшь во льды корабль, людей с собой ведёшь, а позволяешь себя обмануть, как портовая идиотка. Собаки не те, продовольствие не то, а сам ты, капитан, где? У тебя же ответственность, энтузиаст, на тебе людские жизни висят. Души живые христианские тебе доверены. У всех семьи, матери, отцы, жёны, дети. А ты, человек вроде неглупый, устраиваешь коллективное самоубийство, доверившись обманщикам. И ведь не гимназист, не Буратино!

Странный дядечка этот капитан Татаринов, с жертвенинкой такой. Мне такие никогда не нравились. Хочешь верить всем и ползать во льдах – вот тебе лыжи! Давай! Но снарядить на чужие деньги корабль (конечно, тоже не тот, который надо), набрать тухлятины, собак каких-то некондиционных, и за полярный круг – это, капитан, перебор. Да ещё и ищи его потом, заиндевевшего мёртвого идиота, приведшего на смерть толпу людей из-за непрофессионального энтузиазма. Если я вот возьму да в горы людей поведу, а там всех заморожу да провороню – меня вряд ли назовут героем. Хотя чем я не капитан Татаринов в этом случае? Возьму детей из пионерского лагеря, да и потоплю их в озере. Пусть потом меня ищут, героя.

Так вот, про «Двенадцать стульев». Как тёща Ипполита Матвеевича смогла зашить сокровища в стул? Понятно, что она должна была осторожно и мастеровито вынимать гвоздики из обшивки. Попробуйте сами, на досуге, вколотите гвоздик в табурет и попробуйте его вытянуть обратно, чтобы на табурете не осталось следов. А тут полукресло, лакированное, должно быть. Тут же без царапин не обойтись! И ведь не краснодеревщик орудовал, а дама из общества!

Я бы на месте Остапа Бендера осматривал стулья тщательно и с лупой, без беготни. Если стул без отметин у обшивки – пустой номер, чего его вскрывать-то? А где следы – вот он, заветный! Кстати, правила аукциона позволяли осматривать лоты заблаговременно. Заранее осмотрел, выбрал, карауль.

Но это всё досужие мелочи, призванные подчеркнуть мой природный практицизм и нездоровую наблюдательность. Я вот, собственно, о самом мастере Гамбсе задумался.

Я знаю огромное количество представителей семейства Гамбс. Первый Гамбс, по имени Генрих Даниэль, приехал из родного Дурлах-Бадена в Петербург в начале 1790-х годов и основал на пару с австрийским купцом И. Оттом мастерскую по изготовлению мебели у Калинкина моста (в этих же местах будет орудовать призрак Акакия Акакиевича Башмачкина), а чуть позже откроет магазин на Невском проспекте. В 1795 году Гамбс переведёт торговлю мебелью на Большую Морскую (теперь там дом № 18). Там Гамбс откроет чуть ли не первый шоу-рум. Будет на Большой Морской постоянная выставка модных образцов мебели для заказа и изготовления.

В 1828 году Генрих Даниэль Гамбс станет купцом второй гильдии. Уже без компаньона. Дело расширялось, от компаньона пришлось как-то избавиться. Потому как 1 января 1807 года вышел манифест «О даровании купечеству новых выгод, отличиях, преимуществах и новых способах к распространению и усилению торговых предприятий».

По этому манифесту в России было введено два типа купеческих товариществ (торговых домов), которые должны были действовать или как «полное товарищество», или как «товарищество на вере». По первому варианту компаньоны действовали с солидарной ответственностью и отвечали по этой ответственности всем своим имуществом. Следовательно, участник одного торгового дома не мог быть участником другого торгового дома. А вот в товариществах на вере компаньоны отвечали только своими вкладами в общее дело. Но Гамбс, скорее всего, на все эти товарищества не согласился.

В первой четверти XIX века купечество (как российское, так и иностранное, работающее в России), предпочитало создавать семейные компании. Это избавляло от ненужного бумажного оформления и экономило налоги. По законодательству купцы-родственники могли «торговать общим капиталом». Иными словами, основной купеческий бизнес был неформальным таким, в серой зоне. Пришлось даже в 1827 году законом от 21 декабря дополнить параграф 43 гильдейского положения о семейном капитале, разъяснить, что родственники – это муж, жена, сыновья, племянники, незамужние сестры, внуки и правнуки. Собственно, параграфом 43 гильдейского положения и объясняется драма многих купеческих сестёр, которым, конечно, хотелось замуж, но братья не пускали, чтобы ещё одно коммерческое свидетельство не открывать, капитал не обнародовать. Половина всех трагедий купеческих женщин из экономических соображений «семья превыше всего» проистекают.