Чувство любви - Сью Джонсон

Мы могли бы начать с изучения последствий корпоративных политик для семей, особенно в переходные и стрессовые периоды. Мы знаем, что разрыв эмоциональной связи часто начинается с рождения ребенка. А если нас предупредят, что можно поступать иначе? На семейном уровне нам неплохо было бы следовать примеру Норвегии, Швеции и Дании, которые первыми озаботились созданием государственных программ «поддержки любви и отношений». В этих странах и мать, и отец могут получить от 12 до 16 месяцев полностью оплачиваемого отпуска и сами решить, как распределить это время между собой. В Канаде не работать можно почти год, но платить будут значительно меньше. В Соединенных Штатах на уровне страны нет законодательства, гарантирующего оплачиваемый отпуск новым родителям, хотя некоторые штаты – Калифорния, например – стали предлагать короткие отпуска. Отпуск по уходу за ребенком – хорошее решение, с какой стороны ни посмотри: с финансовой, социальной, любовной. Он способствует стабильности брака, дает матерям, которые обычно берут на себя большую часть обязанностей по уходу за ребенком, некоторую передышку, способствует установлению эмоциональной связи между матерью и ребенком, а также укрепляет здоровье младенца, тем самым обеспечивая ему эмоционально и физически хороший жизненный старт. Исследования также показывают, что чем дольше в декрете с ребенком остается отец, тем прочнее его связь с детьми и тем успешнее в дальнейшем малыши развивают умственные и социальные навыки. Если государства хотят поддержать главный строительный материал любого общества – крепкие пары и семьи, хорошо оплачиваемый декретный отпуск партнерам, проходящим через критически важный период появления в доме ребенка, – идея стратегически верная.

Мы намереваемся строить города, игнорируя социальную и коллективную природу человека. Муниципальные власти, похоже, забыли, как пишется слово «сообщество». Полностью игнорируя свежие теории городского планирования, такие как «новый урбанизм» покойной Джейн Джейкобс, которая пела оды небольшим органическим сообществам, где все соседи знакомы между собой, живут, работают, празднуют и поддерживают друг друга, власти строят города по принципу «чем больше, тем лучше». Эта тенденция начала набирать силу в 1960-х и 1970-х годах, когда старые кварталы бульдозерами ровняли с землей, чтобы на их месте возвести новые многоэтажки и проложить автомагистрали. Сегодня такой подход – просто норма. Да, делается это все наверняка из лучших побуждений. Да, старые районы иногда нужно полностью перестраивать. Но на уровне отдельно взятых людей, семей и сообществ последствия часто становятся катастрофическими. У людей появляются современные бытовые удобства, но их отношения с соседями – людьми, с которыми они привыкли видеться каждый день и на поддержку которых рассчитывать, – полностью разрушаются. Компактное «складирование» людей во вместительные дома может быть и эффективно, но оно стирает потребность человека в принадлежности и социальных связях.

Эта мысль посетила меня недавно в нью-йоркском Вашингтон-Сквер-парке. Владельцы собак принесли своих псов поиграть и сидели, болтая, в зонах для выгула больших и маленьких собак. Я переговаривалась через ограждение с Милдред, пока она следила за своим чокнутым сексуально гиперактивным чихуахуа Дудлбагом. Она рассказала, что тридцать лет жила в одном из больших жилых домов возле парка. «О, тогда вы должны очень хорошо знать своих соседей по дому», – прокомментировала я. Она посмотрела на меня с ужасом. «Я с ними не общаюсь, – возразила она неожиданно высоким и резким голосом. – Я просто привожу сюда Дудлбага и иногда общаюсь с несколькими знакомыми. И все». Я не нашлась, что ей ответить. Я огляделась и поняла, что люди на скамейках на самом деле держались на расстоянии, обеспокоенные безудержной сексуальностью Дудлбага, которая распространялась даже на пивные банки и левую ногу пожилого джентльмена. Мне внезапно стало очень грустно. Парк стал для людей пространством для прогулок, разговоров и общения, каким не стали, очевидно, здания, которые эти люди называли домом.

Как это непохоже на место, где я провела детство и юность! Я выросла в небольшом английском городке и большую часть времени проводила в пабе отца и в окружении примерно 130 его постоянных посетителей (кажется, мы лучше всего уживаемся в группах такого размера; примерно столько же было в племенах охотников-собирателей, от которых мы изначально и произошли). Все эти люди вместе пили, флиртовали, праздновали, любили, дружили и оплакивали потери. Те же люди, что хором исполняли оперетту Гилберта и Салливана в ратуше, спорили с моим отцом о политике и щипали мою мать за элегантно одетую в черное заднюю часть. Это была разнообразная, дикая и пусть не самая респектабельная для воспитания маленькой девочки среда, но каждую минуту я знала, что я в полной безопасности и обо мне заботятся.

Есть, конечно, в Америке некоторое количество креативных современных сообществ, таких как отмеченный наградами Кентлендс в пригороде Вашингтона – модель современного городского пространства, которое учитывает и способно удовлетворить нашу потребность в связи с другими людьми. Приехав как-то навестить подругу, которая недавно перебралась туда из большого города, я подумала было, что оказалась в старой деревушке. Небольшие парки и скверы разбросаны повсюду, за каждым поворотом магазинчики, церкви или театр. Люди, сидящие на больших верандах, приглашают соседей поболтать. Другие прогуливаются вокруг крохотных озер в центре города. Это место, подумала я, построено для людей, я смогла бы там жить. Та самая подруга, Кэтрин, делилась со мной позже: «Я знаю своих соседей и каждое утро выгуливаю собаку с одними и теми же людьми. Если мне что-то понадобится, когда мужа не будет рядом, я всегда смогу обратиться за помощью. Ребята в гастрономе знают, какие сэндвичи с салями я люблю. Они никогда не кладут в мой заказ оливки. Нам здесь нравится, и я чувствую себя намного спокойнее, чем когда мы жили в центре Вашингтона».

Любовные отношения становятся критически важны, если единственное место, где нас видят, знают и ждут, – это наши гостиные. Мы можем создать специально для Homo sapiens и Homo vinculum благоприятную для отношений среду, которая не игнорирует императивы человеческой природы. Если же мы продолжим свой нынешний путь, отбросив как нечто ненужное собственную натуру, мы окажемся еще более изолированными и, как сказал бы Джон Боулби, еще более голодающими эмоционально.

В ПЛЕНУ ТЕХНОЛОГИЙ

Мы считаем себя социальными существами, но при этом основная валюта межчеловеческих связей – личный контакт и простой разговор – маргинализируется. Недавно я была в небольшом ресторанчике в Неаполе и наблюдала за итальянской семьей: они заказали стол, который официанты поспешили для них накрыть. С одной стороны сели глава семейства с супругой и четверо сыновей с женами, напротив – девять ребятишек. Я устроилась поудобнее и принялась наблюдать романтическую картину из жизни большой семьи. И посмотреть было на что – смех, объятия, споры и возражения. Но только на одном – взрослом – конце стола. Второй был глух и нем. Восемь из девяти детей сидели, уткнувшись носом в экраны смартфонов, которые они не выпускали из рук ни на минуту. Ни единого раза они не заговорили и не посмотрели друг на друга или на взрослых и весь вечер игнорировали единственного среди них ребенка без электронного устройства. В конце концов этот мальчик начал протестовать, и мать утешила его, развернув вместе с креслом лицом к взрослой группе. Несмотря на теплую средиземноморскую ночь, я почувствовала, как по коже пробежал морозец.