Любовник ее высочества - Хейвуд Смит

Каждое утро она вновь ловила себя на том, что, сидя в саду, прислушивается к топоту копыт Балтуса, доносящемуся из-под навеса. Это значило, что Филипп вернулся с утренней прогулки. Он до сих пор ни разу не зашел к ней. Невзирая на все заботы слуг, Энни чувствовала себя все более одинокой – все сильнее тяготилась этой запертой дверью, олицетворявшей собой все ее промахи, все ее вопросы, остающиеся без ответа.

Как-то, в жаркий августовский полдень, она решила, что с нее довольно. Поворочавшись на кровати в полуденном пекле, но так и не заснув, она встала и решительно направилась к двери, ведущей в библиотеку. С чего это она так уверена, что дверь заперта? А что, если нет? А что, если все эти недели Филипп ждал, что она отворит эту дверь? Она потянула за ручку.

Заперто.

Энни, чувствуя себя несчастной, прислонилась к полированному дереву, силы оставили ее, когда она воочию убедилась, что Филипп продолжает уклоняться от встречи. Однако, когда она поняла, что вновь впадает в отчаяние, ее остановил приступ какой-то злости. Нет. Она не уйдет покорно и не ляжет в постель. Она должна знать, что именно встало между ними. Прерывисто вздохнув, она отправилась на кухню.

Когда Филипп понял, что в третий раз перечитывает одну и ту же строчку, он раздраженно вздохнул и посмотрел на клочок голубого неба, виднеющегося из высоких окон библиотеки. Его внимание то и дело отвлекалось, словно у неугомонного юнца.

Неужели ему не суждено успокоиться, не найти убежища даже в любимых книгах? Поначалу образ Анны-Марии вторгался в его сны только ночью, не давая ему спать спокойно. Сейчас он даже не мог читать без того, чтобы какое-либо слово неожиданно не вызывало смутные видения пережитой страсти или темные, пугающие образы, преследующие его в ночных кошмарах. Он в который раз посмотрел на запертую дверь, ведущую в ее комнату.

Может быть, ему удалось бы вернуть душевный покой, если бы он отворил эту дверь и встретился с ней. Однако чувство самосохранения удерживало его. А что, если она задаст вопросы, на которые у него нет ответа? Филипп слишком хорошо узнал, как опасно иногда вытаскивать истину на свет божий.

Нет. Пока она бодрствует, он не войдет в эту дверь. Только глубокой ночью, когда весь дом затихает, это можно сделать, ничем не рискуя. Когда Филипп начал свои полуночные визиты, он убеждал себя, что виной этому – его кошмары. Они налетали на него, такие ужасные и реалистичные, что он просыпался в холодном поту. Он видел, как она, умирая, лежит в луже крови, текущей из раны. Когда жуткая картина в первый раз приснилась ему, он, проснувшись, бросился к ее постели, чтобы услышать ее спокойное дыхание и собственными глазами убедиться в том, что она жива. Но позднее, когда кошмары прекратились, уже другая причина тянула его к ней по ночам: он чувствовал себя одиноким.

Однако, несмотря на свое одиночество, он даже и не думал открыто искать ее общества. Анну-Марию следовало остерегаться. Если она поймет, что он любит ее…

Жизнь научила его, что любовь всегда используют в корыстных целях. Анна-Мария перевернула всю его душу. Он не мог допустить, чтобы она заметила, какую власть имеет над ним. Вот почему он держался от нее подальше.

Днем было проще – он как-то отвлекал себя: то верховыми прогулками, то плаванием, то чтением, то выпивкой. Но когда наступала ночь, ничто не могло заполнить тоскливую пустоту. И ничто, кроме возможности видеть ее, не могло успокоить его мятущуюся душу, вернуть ему спокойный сон. Ночь за ночью он прокрадывался в угол, потихоньку отодвигал засов, приоткрывал дверь и проскальзывал в ее темную спальню, чтобы там спрятаться в тени и смотреть, как она спит.

Иногда она шевелилась во сне, вспышки боли искажали лицо страданием. Иной раз он видел, как беспокойные сны тревожили ее безмятежное лицо. Тогда он с трудом удерживался, чтобы не схватить ее в свои объятия, разбудить нежными словами и поделиться своим горем, своими утратами с ней, с женщиной, которая потеряла так же много, как и он.

Но он не смел. Он так надеялся, что, уехав из Парижа, они забудут прошлое, однако облако тайн продолжало кружить между ними, темное и мертвящее. Он не мог рассказать Анне-Марии про историю Мезон де Корбей. Трудно было ожидать, что она поверит в его невиновность и в то, что он не знал, что украл у нее право на это владение. Правда казалась невероятной даже ему.

Столько уже потеряно. Филипп все еще был сердит на себя, на своего отца, на Мазарини и на бога, допустившего, чтобы подобные люди ради своей выгоды истребляли целые нации. Анна-Мария просто была невинной жертвой в этой игре. Ее шрамы оставались несмываемым воспоминанием о том, как много сделано ошибок. Откуда в ее сердце взяться чему-то, кроме горечи?

Нет. Пусть лучше дверь остается закрытой, а секреты – нераскрытыми. Может быть, придет время…

У входа на кухню Энни почувствовала соблазнительный аромат, доносящийся из котелка, в котором Сюзанна, стоя около огромного очага, что-то помешивала.

– Как вкусно пахнет!

Удивленная, Сюзанна выпрямилась.

– Доброе утро, ваша милость. – Она посмотрела на котелок. – Здесь просто овощное рагу. Ничего особенного.

Энни оглядела уютную кухню. Сколько раз за последние дни она хотела зайти сюда, но предпочла оставаться в одиночестве, не желая вторгаться в личную жизнь своих слуг. Она и без того уже достаточно разрушила их жизнь. Но сегодня – другое дело. Сегодня она пришла сюда с определенной целью. Пытаясь вести себя непринужденно, она потянулась и оторвала душистую веточку сушеного розмарина от связки, висящей над головой, потом прошла на середину комнаты, где на подносе стояла корзиночка с грушами, головка острого сыра и два кусочка свежего хлеба.

– А что, мой муж уже съел свой полдник?

Сюзанна кинула взгляд на пустой бокал на подносе и затем на свою хозяйку. Она подозрительно нахмурилась.

– Нет, ваша милость. Я только приготовила все, чтобы отнести.

Энни, выпрямившись, спокойно, но властно сказала:

– Я хочу лично отнести поднос его милости. Подготовь, пожалуйста, тарелки.

– Как пожелаете, ваша милость.

Энни усмехнулась. Она находила забавным, что слуги неизменно ведут себя с ней так, словно она окончательно утратила благоразумие. А на самом деле она наконец обрела его. Сюзанна, поставив еду и бокал вина на поднос, многозначительно посмотрела на хозяйку и поставила еще одну рюмку.

С трудом удерживая больной рукой поднос, Энни направилась к кабинету Филиппа.

По счастью, дверь была слегка приоткрыта. Постучав уголком подноса в дверь, чтобы дать знать о своем присутствии, Энни ногой распахнула ее. Филипп даже не поднял глаза. Он, склонившись, сидел за столом посреди комнаты, на котором царил полный беспорядок, и деловито скрипел пером.

– Поставь куда-нибудь, Сюзанна. Я поем попозже.

Энни не было видно его лица, только макушка. Его аккуратно подвязанные волосы отливали иссиня-черным в рассеянном свете, пробивающемся сквозь старинные узкие окна под потолком.