Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин

class="p1">— (эгоистично) Мне — замечательно! Люблю дождь. Даже при +3. А еще лучше сухо и +30.

— А вот белые ведмеди с голоду дохнут, и катания на вертолете их не радуют.

— А зачем же катать медведя на вертолёте? Его может затошнить.

— О, это очень грустная история. Медведи в это время года должны бодро бегать по льдам, покрывающим Гудзонов залив и охотиться на тюленей. А льды — тю-тю. Скучающие и голодные медведи терроризируют жителей побережья. Отсюда и медвежьи катания на вертолете. Им, конечно, и тошно, и страшно, потому что катают их в сетке, подвешенной под вертолетом.

Извините, если кого обидел.

05 августа 2006

История про разговоры СCCLXXXV

— Надо заняться советской литературой… Правда период…

— Лучше двадцатые.

— А сороковые (девятьсот) — сказка, полнейший кляризм, идеологически выдержанный к тому же.

— Так я про то же — сороковые, впрочем, невпример, лучше. Я даже не знаю никого, кто этим бы занимался. Кроме Сарнова, разумеется, который занимается всем.

— Вот и бросим коллегу на этот участок — пусть целину подымает, тэсэзэть.

— У меня как раз есть подборка литературы — полтора ящика. Орест Мальцев, например.

— И у меня полочки две найдутся. Он как раз спрашивал, куда я книжки ставлю, хе-хе.

— Мальцев — это вам не какой-нибудь Бабаевский, который у всех есть. У меня ещё Бубеннов есть, да.

— Как же:

Татататам, и вновь и снова

хвалить мы будем Бубеннова —

он по соплям слащаво-розовым

прошелся веником березовым.

Не помню, чье это, но, кажется, уже 50-е. Кстати, Бубённова что-то недавно переиздавали. Орест Михалыч — это голова, сталинская премия 2-й степени 51 года за роман "Югославская трагедия"!

Боже, что творится в моей бедной голове…

— Ну, понятно. Это потому что он написал роман "Белая берёза". Голова, да. Но есть ещё чудесная пьеса Симонова "Под каштанами Праги". Да и "Чужая тень" не хуже.

На самом-то деле я отчасти любитель этого времени победивших упырей, но готов подвинуться.

— Но без прочтения романа Евгения Поповкина "Семья Рубанюк" все же в корпорацию не примем, так ведь? А то, небось, думает Вандой Василевской отделаться, да Степаном Злобиным.

— Ну, смотря что Ванды Василевской — "Пламя на болотах" это зачёт. Если испытуемый сможет отличить "Жатву" Галины Николаевой от наугад взятой Веры Кетлинской — то я бы не снимал его с дистанции. Нет, не снимал бы.

— Нет уж, на зачет полагается вся трилогия "Песнь над водами". И чтоб раскрыл нам в развитии реалистический смысл образа вод — от гневного разоблачения польской колонизаторской политики в "Пламени на болотах", через идею братского воссоединения в "Звездах в озере", к пафосу очищения и социалистического строительства в романе "Реки горят". А дополнительно спросим, почему неправомерно затянуто в первом романе разоблачение вредителя и шпиона Овсеенко и недостаточно жизненно изображение коммуниста Петра Гончара.

— А в Кетлинскую пусть повникает к зачету, ага. В письменном виде. И пусть не думает, что ейного мужа Макогоненко так уж легко отличить от Мейлаха.

— А кстати, когда Юхана Смуула перестали называть Шмуулом? Из-за космополитской кампании?

— Нет тут всё гораздо проще — когда всё племя диких эвенков решило перейти границу СССР и осесть на Аляске, один Шмуль Смугл, потомок сосланных на Дальний Север троцкистов, не перебежал — в выгодном свете выставив случайно порвавшийся ремень нарт.

Именно с этим и связан его карьерный рост, и, как условие — перемена фамилии.

— Да, недаром писал поэт:

Товарища Сталина благодарим

за то, что добились мы воли,

что в воду соленую с плеском глухим

не канет рыбацкая доля….

И, конечно, после этого было естественно выставить его как жертву эстонской буржуазно-кулацкой диктатуры, которая, как отмечал известный критик Борис Соловьев, избрала своим подлым девизом слова "Оставаясь эстонцами, станем также и европейцами".

Но тема "Методика различения Макогоненко от Мейлаха на примере любого из Мейлахов" — немного круто даже для докторской.

— Квантитативные методы. От Мейлаха-фиса — легко: терминология и иностранные речения выдают ренегата. А вот с М.-пэр'ом, действительно крутенько. Думаю, по насыщенности цитат из классиков. У Макогоненко они составляют не более 3,2 %, а у Б.М. - не менее 7,65 %.

Извините, если кого обидел.

05 августа 2006

История про разговоры СCCLXXXVI

— С другой стороны — я вот пишу сейчас рецензию на сдвоенную книжку Кутзее/Турнье. Понятно, что этот текст мало кто заметит (рецензии, конечно, а не романов — их заметили один в 1967, а второй несколько позже). так для того, чтобы написать 3.000 знаков, я прочитал уже около 1.000.000 — включая "Швейцарского Робинзона", Лема и Маркса. Всё это, конечно, никуда не войдёт — и в этом есть некоторая несправедливость. К тому же я испытал массу удовольствия, узнав то и это, в частности, что автор "Швейцарского Робинзона" сочинил гимн Швейцарии, но это нужно только мне и больше никому. Но система не заточена под сообщение кому-то всех этих наблюдений, она вынуждает человека написать рецензию за час, и получить те же 150 рублей.

— Ну, а какая система работает настолько отлажено, чтобы вот прямо количество вложенного труда оплачивалось? Но я согласна с тем, что меньше всего в этом труде востребовано знание. Это грустно.

— С другой стороны — необходимость получить знание, для меня главный гешефт в работе. Где бы вот найти такую контору, чтобы меня каким-нибудь сенкевичем-очеркистом по миру странствовать посылала. Счастье мне было бы. А если б еще и никаких очерков при этом не писать….

— Для меня загадка — точное определение границы профессии со стороны. Я больше следую словам написанным в документе — вот у меня написано "обозреватель", и я считаю, что это на самом деле честное определение. В остальном я готов принять любые другие традиции, но не движение через границы корпоративных традиций.

Например, обозреватель или эссеист (типа меня) делает доклады и пишет статьи, перенося в них трогательную эссеистическую необязательность.

Ладно я (у меня, оказалось, довольно много публикаций есть, что числятся "по науке". Но я всё-таки имею школу научного сотрудника АН СССР и отношусь к этим штудиям критически). Есть и второе движение — заведомое интеллигентское уважение к человеку из другой корпоративной традиции, особенностей которых ты заведомо не понимаешь — так Фоменко завоевал свои крохи популярности.

То есть, я за что выступаю этой своей путаной речью — за то, чтобы текст не оценивался по принципу