Возмездие - Фабрис Колен

— Я друг Тириуса Бархана, — начал он. — Очень давний друг.

— Он…? — начала монахиня.

— Тот, кого звали Барханом, умер, — ответил Окоон, не сводя глаз с ее голого черепа. — Но Лайшам жив.

Сестра Наджа медленно встала. Ветви деревьев были еще плохо видны в полумраке, но скоро должно было рассвести. Монахиня повернулась к Тирцее и с величайшим почтением поклонилась.

— Родная моя, — прошептала она. — Можно мне так тебя называть? Мне не хватит и целой жизни, чтобы искупить зло, которая я тебе причинила. Но я хотела бы тебя отблагодарить. Я хочу этого всем сердцем.

— Я ухожу, — ответила старая служанка.

— Ты можешь остаться тут. Здесь время не будет над тобой властно.

— Я знаю, — вздохнула Тирцея. — Но я предпочитаю умереть там.

И не сказав больше ни слова, она исчезла во мраке. Окоон и Наджа с минуту молчали. Звук открываемой калитки, шум удаляющихся шагов, пение птиц в предрассветный час.

— Вы видели? — прошептала монахиня. — В наш сад не упало ни одного насекомого.

Окоон наклонился, провел рукой по высокой траве.

— Он жив, — продолжала Наджа. — Я это чувствовала.

— Лайшам — не простой смертный, — ответил найан, поднимаясь.

Они сделали несколько шагов вместе.

— Забавно, что вы это говорите, — сказала монахиня, опустив голову. — Я всегда так думала. Когда я узнала, что он вернулся, я сначала подумала: этого человека хранит Единственный. Может быть, это ересь. И все же. Он прошел через такие испытания.

— Вы ведь знали его тогда , верно?

Сестра Наджа остановилась и стала на колени перед змеиным гнездом: в нем были две гадюки, которые так переплелись, что казалось, что они — одно целое.

— Тогда больше нет, — тихо сказала она. — Прошлое существует лишь в нашей памяти. Но если вы хотите, чтобы я ответила на ваш вопрос — да, я знала Тириуса Бархана. Держите.

Она поднялась на ноги и протянула ему пергаментный свиток, который достала откуда-то из своего платья.

— Что это?

— Я думала, что он не придет, — объяснила монахиня. — Мое предчувствие меня не обмануло. Я написала ему это письмо. Если хотите, можете его прочитать.

— Я не стану его читать, — ответил найан, засовывая свиток себе за пояс. — Я не хочу ничего знать о его прошлом. Мне достаточно и того, что я уже знаю.

Они снова пустились в путь.

— Я пойду, — сказал кочевник. — Уже светает, и мы оба знаем, что это означает.

Монахиня знаком остановила его и посмотрела на него долгим взглядом.

— Как ваше имя?

— Окоон. Из племени найанов.

— Окоон, — повторила сестра Наджа, нежно касаясь его руки. — Но ведь есть и другое, верно? Другое имя. И другая история.

— Верно.

— Что-то внутри вас. Страдание. Воспоминания. Вы… добрый человек. Мне так кажется.

Найан пожал плечами и направился к каменной лесенке, которая вела к выходу. Поднявшись по ступенькам, он обернулся. Монахиня подняла руку.

— Да хранит вас Великий Дух, — сказала она.

— Да… Да хранит вас Единственный, — ответил найан. — Я передам ему ваше письмо.

— Окоон!

Найан обернулся.

— Передайте ему… Просто скажите ему, что я люблю его.

Он поднял руку, не оборачиваясь. Свиток.

— Я провожу вас, — сказала я, выходя ему навстречу.

— Не надо, — ответил Окоон, вытирая лицо рукой. — Я сам найду дорогу.

Он покинул монастырь в тот самый момент, когда взошло солнце.

* * *

Лайшам был главным.

Он освободил Аракса от командования войсками.

Ему не пришлось ставить его на колени. Не пришлось говорить с ним, объяснять, почему все должны поступать так, как он скажет. Когда взошло солнце, он появился на вершине одной из двух башен Больших Южных ворот, и все — и варвары, и азенаты — тут же узнали его фигуру.

Он медленно поднял меч к небу.

И его крик нарушил тишину.

Ответом ему стал крик многотысячной толпы.

Потом он повернулся к югу, и войска сентаев тут же пришли в движение.

Вопли врагов: солдаты на стенах до последнего момента не стреляли, как завороженные, глядя на их черные гривы, замысловатые шлемы, на худых воинов и насекомообразных монстров с острыми клыками, на которых они сидели верхом, на всю эту махину с обнаженными мечами и заряженными арбалетами, которая сейчас обрушится на них, как рой обезумевших пчел.

Град стрел с одной и с другой стороны. Тысячи стрел рассекли мирный утренний воздух и вонзились в глотки, в кольчуги, в обнаженные руки. Несколько сотен сентаев, сраженные на лету, рухнули вниз, а их монстры продолжили бег до самых стен и уцепились за камень своими черными клешнями.

Волна осаждающих обрушилась на равнину: море стали, зазубренные мечи, тараны, осадные машины на шести колесах, катапульты, мечущие в стены зажженные ядра. Десятки азенатских лучников (вождь варваров поместил на первую стену больше всего воинов) полетели со стены вниз, и те, кому не посчастливилось умереть сразу же, были безжалостно искромсаны. Потом на приступ двинулись сентайские пехотинцы. Прилепившись к стенам, подобно насекомым, они с ужасающей быстротой полезли наверх. Азенатские офицеры, которыми командовал лично Лайшам, получили приказ дать врагу отпор. С внешней стены вниз вывернули огромное количество кипящего масла. Сотни булыжников из наскоро разобранных внутренних стен полетели вниз, арбалетчики выпустили по врагам новую порцию стрел. Защитники города настолько боялись рукопашной схватки, что делали все возможное, чтобы оттянуть ее.

В течение примерно получаса сентаи не могли преодолеть их сопротивление.

Но вскоре у защитников иссякли силы, и первая башня попала в руки врага, а солдаты, защищавшие ее, были безжалостно перебиты. Нападавших было ненамного больше, но их техника была гораздо более совершенной, чем у защитников. Будучи под надежной защитой своей кожи и своих доспехов, они проявляли неслыханные чудеса ловкости, а их атаки были настолько непредсказуемы, что о том, чтобы победить их в рукопашной, нельзя было и мечтать.

Оказавшись лицом к лицу с противником, они нападали с ужасающей быстротой. Их оружие было смертоносно: не один десяток защитников испытал на себе действие их крюков с пятью когтями и кривых мечей, раздирающих внутренности. Сентаи нападали даже с голыми руками и сражались до последней капли крови. Их когти вспарывали животы. Шипы на кольчугах впивались в ослабевшие тела. Они нападали, издавая мерзкие крики и раскручивая над головой боевые цепы. Азенаты мужественно защищались, но большинству из них никогда раньше не приходилось иметь дело с таким противником, и Лайшам хорошо понимал, что они должны были чувствовать. Он помнил свой первый бой. Это страшное ощущение их непобедимости. Сентаи родились для того, чтобы творить зло, и этим искусством они владели в совершенстве. Победить сентая можно было, лишь убив его.