Мечтавший о солнце. Письма 1883–1890 годов - Винсент Ван Гог

Мирно умереть от старости – значит отправиться туда пешком.

А сейчас я ложусь спать, ибо уже поздно. Желаю тебе доброй ночи и удачи.

Жму руку.

642. Br. 1990: 646, CL: 511. Тео Ван Гогу. Арль, воскресенье, 15 июля 1888

Дорогой Тео,

ты, верно, уже получил мое письмо, посланное этим утром, куда я вложил купюру в 50 фр. для Бинга, и я хочу написать тебе по поводу этой истории с Бингом. Мы недостаточно знаем о японском искусстве.

К счастью, о французских японцах – импрессионистах мы знаем больше. И это, конечно же, главное и основное.

А потому все японское искусство как таковое, которое уже разошлось по коллекциям и которого уже не найти в самой Японии, отходит на второй план.

Но это не значит, что, если бы я смог хоть на день оказаться в Париже, я не зашел бы к Бингу, чтобы посмотреть Хокусая и другие рисунки реалистичного периода. Впрочем, Бинг говорил мне, когда я так восхищался самыми обычными оттисками, что позднее я увижу кое-что еще. Из книги Лоти «Госпожа Хризантема» я узнал вот что: помещения там пусты, ни убранства, ни украшений. Именно это пробудило во мне любопытство к подчеркнуто неестественным рисункам другого периода: по сравнению с нашими оттисками это, вероятно, то же самое, что строгий Милле рядом с каким-нибудь Монтичелли. Ты отлично знаешь, что я не питаю неприязни к картинам Монтичелли.

Как и к цветным японским гравюрам, пусть мне и говорят: «Вам надо отучиться от этого». Но мне кажется, в той точке, которой мы достигли, нам очень нужно иметь представление о строгом достоинстве, каким обладают неброские вещи Милле.

Это не имеет или почти не имеет отношения к подборке как таковой – она может оставаться в своем нынешнем виде.

Потому что я совсем не устаю от этих фигур и пейзажей. А сколько их у него!

Не будь я так захвачен и поглощен работой, как бы я хотел распродать весь этот ворох! Но с этого много не выручишь, а потому этим никто не занимается. И однако, через несколько лет все это станет редкостью и будет продаваться дороже. Вот почему не стоит недооценивать небольшое преимущество, которое есть у нас сейчас: мы просматриваем тысячи работ, чтобы сделать выбор.

Так вот, если ты посвятишь этому все воскресенье, если ты составишь новую подборку за сотню франков, можешь заранее сказать себе, что не будешь продавать те вещи, поскольку отобрал их для себя (если только они тебе нравятся), и будешь платить постепенно, постоянно замещая их другими. Оплатив всю партию по своему усмотрению, ты будешь иметь в собрании столько же штук. В итоге то, что нам нравится больше всего из этого вороха, останется у нас. Именно благодаря такому подходу ты имеешь у себя многие старинные листы, которые стоят уже по одному франку.

Прошу тебя, не отказывайся от выгод подборки и не избавляйся от хороших листов – нужно, напротив, приобретать их.

У нас есть листы, которые наверняка стоят 5 франков. Бог мой, я не смог сделать того, что хотел, ибо горел желанием рыться в этом ворохе из десяти тысяч оттисков, как Торе в голландских картинах, выставленных на продажу. Среди них были любопытные.

Я, право же, погружен в работу и не смогу сделать ничего больше, но советую посетить чердак Бинга.

Я открыл там кое-что для себя и познакомил с этим Анкетена и Бернара.

Но у Бинга еще можно многому научиться, и поэтому я прошу тебя оставить нашу подборку там, чтобы сохранить доступ на чердаки и в подвалы; ты видишь, как я далек от того, чтобы усматривать в этом спекуляцию.

Допустим, это чего-то стоит (лично я не думаю, что мы на этом теряем), но это не стоит громадных денег.

Что поделывает Рейд? Он уже был там по своим делам, а может, и Расселл туда заглянет. Я не стал скрывать, что у Бинга кое-что есть, но сказал, что это листы по 5 су, как говорил мне сам Бинг – вернее, его управляющий. Если ты оставишь подборку, напомни ему еще раз, что мы часто посылаем людей прямо к нему, но тогда он должен продавать оттиски по установленной цене – 5 су, не меньше. Хочу сказать тебе лишь то, что я просмотрел этот ворох четыре или пять раз, и те листы, что есть у нас, приобретены в результате неоднократной замены.

Будем продолжать в том же духе. Очень жалею, что я, будучи немного знаком с этим ворохом, не заплатил под Новый год и не составил сам новую подборку. Поразительно, сколько там всего.

В других магазинах совсем не так: люди боятся идти к Бингу, считая, что у него дорого. Где я не рылся, так это в библиотеке с ее сотнями, тысячами переплетенных книг.

Тебе стоило бы навестить их управляющего – забыл его имя – и принести бесконечные извинения от моего имени; скажи только, что я появлялся там три раза под Новый год, желая расплатиться, а потом уехал на юг. Так ты разживешься работой Клода Моне и другими картинами: если ты берешь на себя труд копаться в оттисках, ты, разумеется, имеешь право совершить с ними обмен, с художниками, на их картины.

Но порвать с Бингом – нет, никогда!

Японское искусство – нечто вроде примитивов, греков, наших старых голландцев: Рембрандта, Поттера, Хальса, Вермеера, Остаде, Рёйсдаля. Оно неисчерпаемо.

Если бы я все же встретился с управляющим Бинга, то сказал бы ему: если ты тратишь время, чтобы найти покупателей для оттисков, то тратишь целый день, даже не принимая это в расчет, и, независимо от того, удается тебе продать что-то или нет, ты теряешь деньги.

И если ты не хочешь потерять на этом, я поторопил бы тебя совершить несколько обменов со знакомыми художниками – например, с Бенаром, который, по правде говоря, должен тебе этюд.

В любом случае все это совершенно естественно и является одной из трудностей работы в Париже.

Сегодня я послал Бернару 6 рисунков с живописных этюдов, пообещал ему еще шесть и попросил прислать наброски с его живописных этюдов.

Генерал Буланже снова пустился во все тяжкие[27]; по-моему, у обоих были причины драться, ибо договориться они не способны. По крайней мере, нет никакого застоя и оба только выигрывают. Не находишь ли ты, что Буланже говорит очень плохо? Его речь не производит никакого впечатления. Я все-таки считаю его серьезным человеком, ведь он должен пользоваться своим голосом в практических целях, когда разъясняет что-нибудь офицерам или заведующему арсеналом. Но на публике он совершенно не производит впечатления.

Все-таки странный это город – Париж: здесь, чтобы жить, приходится надрываться, и если ты не полумертв, то ни черта не сделаешь, и все же. Я прочел «Грозный год» Виктора Гюго. Там есть надежда, но… эта надежда – среди звезд. По-моему, это правдиво, хорошо написано и прекрасно; и к тому же я охотно верю во все это.