Рыцари света, рыцари тьмы - Джек Уайт

Он прервался, но по тону его голоса было ясно, что король просто обдумывает дальнейшие слова, поэтому ни один из гостей даже не шевельнулся.

— Когда вы, сир Гуг, и ваши друзья впервые попали в поле моего зрения, я не ожидал от вас ничего, кроме излишних хлопот и всяческих неприятностей… — Балдуин протестующе поднял руку, словно и вправду верил, что гости осмелятся его прервать или разом выскажут свои возражения. — С тех пор мое мнение в корне изменилось благодаря тому, что весьма скоро проявился ваш вклад в дела нашего государства — несмотря на нападки самых злобных ваших хулителей. Я никогда не входил в их число, хотя вначале не отставал от прочих в стремлении высмеять вас. Тем не менее в качестве монарха Иерусалимского — и мне известно, что вы прекрасно об этом осведомлены, — я не знал покоя с того самого дня, как принял корону и взошел на трон. Меня мучила та же напасть, на которую вы решили ополчиться, — разбой, ныне грозящий подорвать сами основы нашего королевства. Я оказался в незавидном положении, из которого не видел никакого приемлемого для меня выхода… Мы, то есть наше королевство, окружены силами мусульман — вполне боеспособными и готовящимися вот-вот нас атаковать. Вначале это были турки-сельджуки; эти мало нас заботили, поскольку в тысяча девяносто девятом году мы уже нанесли им поражение и заставили убраться из Иерусалима. Но с тех пор прошло двадцать лет; новый век свел нас с новой породой неприятелей — воинственными племенами, именующими себя сарацинами. Сейчас мы знаем о них немногое, но я убежден, что скоро нам предстоит познакомиться с ними поближе — в основном себе на беду. На данный момент мне известны лишь донесения моих лазутчиков, утверждающих, что сарацины скрываются где-то неподалеку, в сирийской пустыне. Они выжидают прямо у наших границ, оттягивают время. Их отпугивает и действительно удерживает от немедленного выступления только полная боеготовность и постоянная бдительность моей армии. Однако, по моему мнению, ее боеспособность будет непоправимо ослаблена, стоит мне вовлечь личный состав в бесполезную, как мне кажется, попытку сдерживать и отлавливать в высшей степени ловкого и быстро передвигающегося врага — бандитские шайки. Самые дерзкие из них, насколько мне видится, возможно, вовсе не разбойники, а подстрекатели, посланные сарацинами. Их задача — докучать нам и вынудить меня как раз на такие меры… на дробление войска с целью дать им отпор. Потом появились вы. Вы обратились к де Пикиньи, а он, в свою очередь, хоть и духовное лицо, но, однако же, и мудрый стратег, прагматик, не боящийся дать врагу достойный отпор. Как вам известно, он передал мне вашу просьбу, отметив при этом, что я могу извлечь из нее немало пользы, ничего не потратив или потеряв лишь малую толику. Мне нужно было лишь освободить вас от рыцарских обетов по отношению к вашим сеньорам и предать полномочиям патриарха-архиепископа — при условии, что вы не забудете свое боевое искусство и примените его для несения дозора на дорогах. Поначалу я был до крайности возмущен таким предложением, поскольку оно явилось — и является — явно подстрекательским и доселе неслыханным. Боевые рыцари? Сколько угодно. Это и уместно, и богоугодно. Но боевые монахи? Слово Божье на сей счет весьма ясно и недвусмысленно. На скрижалях, принесенных Моисеем с горы, значилось: «Не убий». Однако наш патриарх, набожный, глубоко религиозный человек, оказался достаточно благочестивым и просветленным, чтобы проницать волю Господню там, где появляется угроза Его учению и Церкви. Я много раздумывал, прежде чем пришел к выводу, что Вармунд прав, и только после этого я последовал его совету. Впрочем, меня сильно утешало соображение, что ваша служба ничего не будет мне стоить. Открыто признаюсь, что, будь это иначе, я бы никогда не согласился избавить вас от ваших былых обязательств. Теперь я вижу — повторяю и подчеркиваю, что без настояний со стороны моей супруги, — я ошибался на ваш счет… — Тут монарх покачал головой. — Даже слова не подберу для своего промаха: маловерие? жадность? Вероятно, и то и другое.

Балдуин распрямился и протянул руку жене, которую она тут же сжала в ладонях. Король продолжил:

— Я слышал, что вы не требуете никакой награды, и также, что вы собираетесь принести обет нестяжания. Моя королева недвусмысленно высказала мне свои уверения, что вы абсолютно искренни в вашем намерении. Я уважаю ваши взгляды и стремления, но смею предположить, что все же мог бы некоторым образом вам посодействовать, совершить практический вклад в дело, которому вы намерены себя посвятить, — помочь оружием, снаряжением или лошадьми. В том числе я обещаю вам отныне свою защиту и покровительство и скреплю свое обещание письменно. — Он снова улыбнулся. — Пусть оно не добавит вам денег или иных удобств, зато, по крайней мере, избавит от открытых насмешек. Начиная с сегодняшнего дня и впредь я постараюсь уберечь вас от греха кровопролития для защиты собственной чести, когда речь идет всего лишь о болванах и олухах под именем христиан. — Он смерил гостей изучающим взглядом, и его лицо стало серьезным. — Итак, каким образом я могу отблагодарить вас за то, что вы вчера сделали лично для меня?

Де Пайен покосился на Сент-Омера, а тот, в свою очередь, — на Гуга. Годфрей едва заметно пожал плечами и с сомнением покачал головой. Король немедленно воскликнул:

— Что? Что такое? В чем ваши разногласия? Скажите мне.

— Ваша светлость, это наше внутреннее дело, — ответствовал де Пайен, — и из-за него мы спорим уже не первый месяц.

— Внутреннее дело? Какое же это дело?

Его собеседник вновь нерешительно скосил взгляд на своего товарища.

— Оно касается конюшен, в которых мы разместились, мессир король.

— Ага! Да, да, все понятно, жить там невозможно. Я немедленно подыщу вам что-нибудь другое.

— О нет! — Де Пайен сам поразился собственной горячности и поспешил склонить голову: — Простите, мессир, мы вполне довольны нашим жилищем, так что некоторые наши собратья даже считают его роскошным.

Король почувствовал, что женины пальцы все сильнее сдавливают ему ладонь, и взглянул на Морфию. Та неотрывно смотрела на него, и приподнятая бровь придавала ее лицу выражение, ставшее столь хорошо знакомым Балдуину за долгие годы семейной жизни. Оно яснее всяких слов призывало продолжить расспросы.

Король гулко откашлялся и обернулся к де Пайену:

— Роскошным… — повторил он. — Боюсь, я не совсем улавливаю суть сказанного, сир Гуг, поэтому предлагаю вам еще раз все взвесить и объяснить мне наконец, что вы имели в виду. Вас это не затруднит?

— Отнюдь, мессир.

Де Пайен действительно ненадолго смолк, видимо собираясь с мыслями, и лишь затем начал говорить:

— Мы лишь недавно стали монахами, мессир. По сути, мы — новички, и наш единственный наставник — архиепископ де Пикиньи… Мы прожили жизнь… далекую от совершенства, во всех смыслах, и начисто лишенную многих христианских добродетелей. Поэтому часть нашей братии — как вы знаете, нас всего семь, но скоро к нам присоединится восьмой — так вот, часть нашей братии считает, что следует прилагать больше рвения на пути к просветлению и спасению. Они полагают, что наше нынешнее жилище в конюшнях слишком теплое… слишком удобное, что оно располагает к лени, праздности и нерадению к нашим обязанностям. Вот они-то и пытаются изменить положение.