Догоняй! - Анатолий Уманский

рядовой Мартынов позволяет себе лишнее в отношении мирного населения, в особенности девушек. Принципиальный солдатик попался, не то что… некоторые. И почему-то именно этого принципиального солдатика вскоре нашли на окраине аула с отрезанной головой и кишками наружу. Официальная версия – чехи, но осадочек остался, и многие бойцы после этого от Мартына шарахались. Тут как раз тетю Зину хватил кондрашка, и командование не упустило случая сплавить его домой. На выручку он приобрел себе и матери халупу неподалеку отсюда. Туда-то мы сегодня с тобой и наведаемся… А двухэтажку их снесли. Деловой центр собираются строить.

Я подумал, что если призраки действительно прикованы к месту своей смерти, то бедная Стрижка будет бесплотным духом блуждать по бесконечным офисным лабиринтам, не понимая, что стало с ее домом. Придет же в голову…

Я предпринял еще одну попытку:

– У него военная подготовка. А ты просто зэк-доходяга. Он раздавит тебя, как клопа.

Цыган похлопал по карману, где лежала заточка:

– А нам не страшен серый волк! Своя подготовка имеется. У нас там натурально «петушиные бои» проводились…

– Смотрю, ты прямо рвешься обратно.

– Туда-сюда-обратно, пацанам приятно. – Он поднялся из-за стола. – Ну что, погнали?

Октябрьская хмарь приятно освежила мое разгоряченное лицо. За спиной у нас щелкнул замок – Цыган явно произвел на официантку должное впечатление. Я откровенно завидовал ей. Она хотя бы могла запереться.

Зябко вздернув плечи, Цыган выудил из кармана побитую молью шапчонку и натянул на плешивую голову. Было в этом что-то настолько жалкое, что у меня защемило сердце и страх несколько поутих.

– Где ты живешь? – спросил я.

– Мой адрес не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз…

– Тринадцать лет как нету.

– Очень ты наблюдательный.

– Бомжуешь, значит?

– Иду за цыганской звездой кочевой. А что, приютить хочешь?

– Чтобы тебе легче было добраться до моей жены?

Дальше шли в молчании.

Дома закончились. Теперь наш путь лежал вдоль трассы, пролегавшей через лесополосу. Деревья дрожали на пронизывающем ветру, отпуская в последний полет пожухлые листья, которые желтыми лодочками планировали к нашим ногам. Дождь припустил сильнее.

Осень, доползем ли, долетим ли до рассвета?..

Я шел как во сне, уже ничего не видя перед собой, и представлял себе Лелю. Ее вздернутый носик, забавную челку, озорную улыбку. Как впервые увидел ее на сцене маленького театра – она играла Поллианну, а я тогда работал в молодежной газете, и меня отправили взять у юной звездочки интервью; как дожидался у гримерки с цветами; как она, привыкшая, что никто не воспринимает ее всерьез, краснела, принимая мои знаки внимания; наш первый раз на побитом молью диванчике в той самой гримерке – сущее безумие, потому что до второго действия оставалось десять минут, и, чтобы не закричать, Леля зажала в зубах расческу, а потом, не успев отдышаться, вывернулась из-под меня и побежала на сцену, забыв на полу трусики, и до конца спектакля у нее горели щеки, потому что в зале было полно детей; но она все равно отыграла с блеском, а я сидел с ее трусиками в кармане джинсов, давясь смехом, и любовался ею, и уже знал тогда, что хочу прожить с этой смешной девчонкой всю жизнь. Я вспоминал, как она встречала меня на пороге, с визгом повисая на шее, пока беременность не сделала это невозможным, как заботливо придерживала рукой живот, когда мы занимались любовью, и рука моя все сильнее сжимала в кармане шокер…

– Стрижка каждую ночь снится, – нарушил молчание Цыган. – Сначала тюрьма, рожи эти, мерзкий их гогот… Но она приходит и обнимает меня. И все заканчивается. Понимаешь? Она правда была святой. Единственным лучиком света в нашей поганой жизни. А мы… что же мы наделали, господи!

Он вдруг порывисто обнял меня, уткнувшись мокрым лицом в щеку, и завыл – глухо, безнадежно. Растерянный, я положил руку ему на спину, чувствуя, как вздрагивают худые лопатки. В тот момент я почти готов был простить ему то, что он сделал… Но не то, что он грозился сделать с моей женой. Этот обломок человека хотел искупить свои грехи, причинив боль моей Леле, такой же невинной и беззащитной, какой была Стрижка, и еще меня смел называть трусом.

Я уже ни о чем не думал. Просто достал шокер, ткнул ему в шею и дал разряд.

Цыган с криком отпрянул, будто ошпаренный кот, глядя на меня с изумлением, словно не мог поверить, что я снова предал его. Потом на его губах проступила горькая усмешка.

– Ах ты, гнида, – бросил он почти ласково, и в его руке внезапно оказалась заточка.

Я отпрянул, но недостаточно быстро. Узкое лезвие вспороло рукав куртки, бицепс ожгла резкая боль. Шокер упал на землю. Цыган отшвырнул его ногой и шагнул ко мне, перебрасывая заточку из руки в руку.

Взгляд мой был прикован к мелькающему лезвию, и удар кулаком застиг меня врасплох. Из глаз брызнули искры, я пошатнулся, и тут меня настигла заточка, угодив в ребро. Острая боль пронзила бок, отдавшись в подмышку. Я упал на колени, чувствуя, как струйка крови бежит под толстовкой.

Цыган небрежно сплюнул. И, будто это послужило сигналом, за поворотом взревел мотор, и два яростных огня прожгли свинцовую тьму.

У Цыгана не было ни единого шанса. Он успел только развернуться навстречу машине – и тут же взлетел, вращаясь, подброшенный страшным ударом. Заточка вылетела из его руки и зазвенела по асфальту, а следом грянулся и Цыган, покатился по дороге, точно куль с тряпьем, и застыл у обочины, разметав руки и ноги.

Автомобиль, подмигнув габаритными огоньками, унесся в дождь. В ушах у меня еще долго звучали глухой звук удара и треск костей.

Зажимая рукою кровоточащий бок, я на четвереньках подполз к Цыгану. Он мелко дрожал, запрокинув к небу лицо – кровавую маску, размываемую дождем. Холодные капли шлепались в невидящие глаза, в широко раскрытый рот. Из пробитого затылка расползалась темная лужа.

– Цыган… – выдохнул я. – Цыган?

В горле у него заклокотало. Он выгнулся всем своим изувеченным телом, взметнув руку с растопыренными пальцами. Не знаю, хотел он уцепиться за меня в свой последний миг или схватить за глотку.

Потом его тело обмякло. Осеннюю свежесть омрачила вонь опорожнившегося кишечника.

Налетевший ветер хлестнул по глазам мерзкой изморосью. Темнота подступала со всех сторон, скрадывая очертания деревьев, и в ней неожиданно снова вспыхнули огни.

Я обмер, словно кролик, ослепленный светом фар, а машина уже вырастала из мглы. Я не мог разглядеть водителя – лишь темный силуэт, склонившийся над