Московское царство и Запад. Исторические очерки - Сергей Каштанов

В работе Ключевского мы видим, хотя и не вполне отчетливо, две характерные черты пореформенного источниковедения: интерес к истории христианства (жития – проповедь нравственных схем, которые составляют «содержание христианского идеала»[717]) и признание роли иностранных влияний (усиление русского элемента в житиях автор наблюдает только с XV в.[718]).

Перемене концепции происхождения житий соответствовала и перемена в методах их изучения. Вместо общего взгляда на «содержание» житий и черпания из них конкретных сведений о жизни святых появилось тщательное исследование списков и редакций отдельных произведений и формы жанра в целом. Установление трафаретности и недостоверности биографических характеристик житий составляет большую заслугу Ключевского. При этом историк выдвинул чрезвычайно важный тезис о развитии формы источника и проследил эволюцию формы житий (от «проложной» разновидности жития до месяцесловов).

По схеме Ключевского, развивалась форма, а содержание оставалось неизменным, поскольку под «содержанием» жития автор понимал только биографию святого и не включал сюда идейное содержание. От изучения развития формы источника Ключевский не перешел к изучению эволюции его идейного содержания. Эта непоследовательность метода обусловила возможность сосуществования в концепции Ключевского нового подхода к проблеме происхождения житий с идеями дореформенной естественно-исторической школы (Ключевский усматривал в житиях выражение «потаенных взглядов всего общества», причем взглядов как бы застывших на протяжении столетий – он подчеркивал одинаковость мировоззрения всех агиографов).

Из других групп литературных источников заметный интерес к себе вызвали в русской пореформенной историографии записки иностранцев. Этот интерес кажется вполне закономерным при учете тех тенденций, о которых говорилось выше. Первым крупным исследователем записок иностранцев был Ключевский. Он ввел в научный оборот большой и в значительной мере непереведенный в то время материал, рассмотрев в тематическом плане разные вопросы, освещаемые записками. В книге Ключевского «Сказания иностранцев о Московском государстве» (1865 г.) отразились особенности источниковедения периода господства юридической школы. Приемы исследования, которыми пользовался автор, были ограничены рамками иллюстративного анализа содержания – тем методом, против которого сам Ключевский выступил через шесть лет, исследуя, правда, совсем другой комплекс источников, – жития.

Следовательно, во всех разделах источниковедения памятников литературного характера – в источниковедении летописей, переводных сочинений, русских церковно-учительных и обличительных произведений, житий святых и записок иностранцев – совершенно ясно выступает грань в виде периода первой революционной ситуации и крестьянской реформы.

Важной вехой оказалась реформа и в области изучения юридических памятников.

Последним крупным дореформенным исследованием о Русской Правде была работа Н.В. Калачова (1846 г.), который впервые разделил списки Правды на редакции в соответствии с принадлежностью списков к рукописным сборникам того или иного состава. Этот новаторский источниковедческий прием сочетался у Калачова с чисто юридическим подходом к анализу памятника (дробление его на искусственные юридические рубрики с позиции метода «сводных текстов»). Калачовская концепция происхождения и содержания Правды была эклектической[719].

По мнению С.Н. Валка, «Калачов явился не столько деятелем будущего, сколько завершителем прошлого в изучении Русской Правды». «Работа Н.В. Калачова несомненно явилась гранью в археографии и историографии Русской Правды»[720]. Из этого важного наблюдения автор делает вывод, нуждающийся в доказательствах: «После его (Калачова. – С. К.) книги и вплоть до начала советских работ над Русской Правдой не появилось ни одного труда, который внес бы существенную разделительную линию между ними»[721]. Поскольку в статье С. Н. Валка не рассматривается историография второй половины XIX – начала XX в., мы не имеем возможности принять или оспорить какие-либо конкретные аргументы в пользу этого вывода.

Нам представляется, что историография Русской Правды испытала в период реформы примерно ту же судьбу, что и другие разделы русского источниковедения: существенные изменения в концепции происхождения и содержания памятника и несущественные – в методах его исследования.

В 1859–1861 гг. вышла в свет работа Н. И. Ланге об уголовном праве Русской Правды. Бросается в глаза ее концепционная направленность против исследований 40-х годов (М.П. Погодина, Н.В. Калачова). Ланге выступил с отрицанием мнения Калачова о частном происхождении Правды и рассматривал ее как продукт княжеского законодательства. Это очень существенный момент, связанный с усилением культа государственной власти в период реформы и находящий своеобразную аналогию в историографии жалованных грамот: если в 30-х – 40-х годах господствовало мнение, что княжеские грамоты лишь закрепляли уже имевшиеся частные права, то в конце 50-х – 70-х годах восторжествовала точка зрения, согласно которой именно грамоты создавали эти права (см. выше, ч. 1, гл. 1).

Подчеркнув государственное происхождение Правды, Ланге выступил и против тезиса Калачова о неоднородности ее видового состава. Согласно Калачову, в Русской Правде соединены законы, обычаи и судебные решения. Ланге же считал всю Правду законом.

Важно, что Ланге подошел к определению социальной направленности изучаемого им источника. Полемизируя с Погодиным, он писал: «Русская Правда составлена не для одних варяго-руссов. Мы даже думаем напротив, что она издана была преимущественно для простолюдинов, т. е. для смердов, закупов, холопов, простых варягов и колбягов; бояре же и огнищане, т. е. собственно варяго-руссы, большею частию не подлежали суду по Русской Правде, а, вероятно, подвергались ответственности по личному усмотрению князя». «Что же было бы, если б князья, при своем не всегда прочном положении, постоянно подвергали бояр действию закона? В видах собственной пользы они не могли этого делать»[722].

Мнение о политической привилегированности боярства сочеталось у Ланге с представлением о наличии частной собственности во времена Правды, при этом автор спорил с теми историками, которые признавали существование в Древней Руси только общинной формы собственности и отрицали существование частной[723]. Уже один этот момент выдает анти-славянофильский дух концепции Ланге.