Вандалы – оклеветанный народ - Вольфганг Акунов

В обмен на признание своего суверенитета от Гейзериха потребовалось сделать нечто, не ослабившее его власти, хотя и уязвившее его гордость. Он обязался дозволить своим кафолическим подданным свободно исповедовать свою религию и отправлять свой культ. Но это было еще полбеды, ведь старого арианина не слишком заботили проблемы подвластных ему православных. Однако недовольные его правлением епископы-кафолики, сосланные Гейзерихом на мавританскую границу, и получившие возможность заниматься своей миссионеской деятельностью там, подальше от его вандалов и аланов, стремились вернуться назад, в свои приморские епархии, в древние афроримские области высокой культуры и комфортабельной жизни. Поскольку же они, все как один, очень много писали и поддерживали тесные и прочные, явные и тайные, связи с Новым Римом, Север привез в своем «досье» немало жалоб этих епископов на притеснения, которым их подверг вандальский царь. И Гейзерих был вынужден позволить всем епископам-изгнанникам вернуться.

Это далось ему очень нелегко. Ибо именно православные преосвященства принадлежали к самым опасным его супротивникам. Охваченные священным рвением, они неустанно плели нити заговоров против вандалов, против арианства и против царской власти. И все же Гейзерих вернул их из изгнания, раз оно препятствовало заключению мира в «ромейской василией». Видимо, он утешал себя мыслью, что раз уж ему удалось справиться с этими смутьянами, пускавшими в ход против него, в конце-то концов, не мечи и копья, а всего лишь перья и пергамен, то справятся с ними как-нибудь и его преемники на вандальском престоле. Лишь в самом Карфагене, так сказать, у подножия своего престола и под носом своего правительства (исповедовавшего, как и сам Гейзерих, арианскую веру), он не желал видеть епископа-кафолика. Так что даже суровому Северу не удалось добиться восстановления в Карфагене православной епископской кафедры.

В вопросе освобождения рабов Гейзерих, напротив, проявил великодушие и щедрость. Зная, что его пиратские флоты все еще крейсируют в «маре нострум» и, несомненно, привезут немало пленных, захваченных на островах лазурной Эгеиды, он приказал освободить без выкупа своих личных рабов, исповедовавших православие, сделав тем самым как бы подарок римскому патрицию, ведшему с ним переговоры, завершившиеся ко взаимному удовлетворению сторон. Надо думать, вид этих благочестивых и незлобивых тихонь, шнырявших по дворцу с постными минами, типичным для грешников, желающих сотворить достойный плод покаяния, успели ему порядком поднадоесть. Что же касалось остальных рабов, содержавшихся в прочих городах царства вандалов, то их Гейзерих дозволил выкупать (если вандальские семьи, владевшие этими рабами, были согласны с суммой предложенного им за невольников выкупа). Это дозволение, на первый взгляд, также достаточно щедрое, практически ничего не значило. Ибо рабов и без того как покупали, так и продавали. После всякого успешного морского рейда захваченный в его ходе «двуногий скот» продавали на невольничьих рынках (как делалось в Алжире и Тунисе через четырнадцать веков после Гейзариха), и тому, кто платил больше, доставался раб (или рабыня). Если цена выкупа, посильная для «ромеев», оказывалась недостаточной с точки зрения вандальских рабовладельцев, те лишь пожимали плечами и владели рабами по-прежнему.

В силу всего вышесказанного, годы с 474 по 476 поистине увенчали собой жизненный путь (и дело всей жизни) вандальского царя, военачальника и флотоводца. Правда, как всегда в подобных случаях, он и в эти годы, так сказать, «ходил по краю». Ведь Гейзерих желал для своего государства и народа немалого, и, не рискуя до последнего момента, он не смог бы этого добиться. Не зря говорят, что «риск — благородное дело»…

Всего через несколько месяцев после заключения последнего в жизни царя вандалов и аланов соглашения, партнером по которому был правитель Италии Одоакр, Гейзерих навеки смежил очи в своем карфагенском дворце. Историки долго спорили (и спорят до сих пор) о точной дате иего смерти, ибо с момента ухода в вечность Аттилы не умирал в V в. более великий государь, и поскольку смерть Гейзериха изменила мир не меньше, чем смерть «Бича Божьего». Не подлежат сомнению, однако, год и месяц смерти Гейзариха: конец января 477 г. Действительно ли он перешел в мир иной 25 января, днем ранее, или днем позднее, пусть решают специалисты в области календарной арифметики (если такая отрасль математики существует). Не будем также уточнять, дожил ли «колченогий евразиец» до семидесяти девяти, восьмидесяти восьми лет или девяноста одного года. Это представляется автору менее важным, чем тот несомненный факт, что «Зинзирих» до самой смерти оставался бодрым, блительным и умным, несмотря на свой почтенный возраст.

Поздняя Римская империя — государство с властью централизованной и сакрализованной. Император (по-гречески — автократор — В. А.) был самодержавен и считался священным; сам он носил титул «августа» (по-гречески — «себаста», или «севаста» — В. А.), соправитель (наследник) его — титул цезаря (по-гречески — кесаря, или кайсара — В. А.), (хотя порой в его отношении, по старой памяти, использовался и древний титул «принцепс», т. е. «первый (из сенаторов)» — В. А.); к римскому самодержцу обращались «ваша святость» и «ваша вечность»; перед ним преклоняли колени или простирались ниц, его церемониальный выход в диадеме (диадиме, т. е. короне, монаршем венце — В. А.) и пурпуре (по-гречески — порфире — В. А.) обставлялся с театральной пышностью (в чем сказывалось подражание обычаям иранских самодержцев парфянской державы Аршакидов и сменившей ее персидской державы Сасанидов — В. А.). Все службы, связанные с императором, назывались священными (вплоть до императорской опочивальни — В. А.). Двор императора образовывали его «спутники» (комесы, или комиты) — одновременно и «друзья» (фактически — дружинники, как у древних царей Македонии и варварских князей, которым все больше подражали римские самодержцы: предвестие наступающей феодальной эпохи, зародившейся еще в лоне поздней Римской империи — В. А.), и чиновники, и слуги. Избранные из этих спутников составляли императорский совет (консисторий), главным лицом в котором был «магистр оффиций» («начальник ведомств»), нечто вроде первого министра (или, по-нашему, премьер министра, главы правительства — В. А.)). Сами ведомства-оффиции были организованы на военный лад, чиновники-«оффициалы» (или, по-нашему, по-русски — офицеры — В. А.) делились на когорты (чисто военный термин, обозначавший составные части римского легиона — В. А.), подробнейшая табель о рангах различала чины «знатнейшие», «сиятельные», «почтеннейшие», «светлейшие», «совершенные» и «выдающиеся». Низшие кадры вербовались из грамотного простонародья, высшие — из сенатского (сенаторского — В. А.) сословия; сенат (по-гречески — синклит, наследие республиканского периода римской истории — В. А.) продолжал существовать параллельно (императорскому — В. А.) ведомственному аппарату, реальной власти не имел (многие сенаторы в сенате вообще не заседали, да и в Риме-то бывали от случая к случаю, предпочитая жить в своих огромных имениях-«сальтусах, укрываясь, как, например, магнат Понтий Леонтий, за стенами уже не просто загородных вилл, а настоящих укрепленных замков, даже носивших не римское, а чисто германское название «бург» — В. А.)но традиционным почетом пользовался огромным — звание консулов, годичных председателей сената (в республиканский период консулы были годичными главами римского государства — В. А.), считалось пределом общественной карьеры Содержание этого «гражданского войска», налогов не платившего, но получавшего жалованье из казны, тяжелым бременем лежало на податном населении.