Ореховый лес - Мелисса Алберт

И тут рядом появилась Пряха, которая, вытаращив глаза, во весь голос запела «Yellow Submarine» и сильно хлопнула меня по спине.

– Вперед! – кричала она между строчек. – Где твоя родовая гордость? Ты не какая-нибудь дура-беженка, ты Трижды-Алиса!

Я ехала за ней, борясь с гневом, который пульсировал у меня в голове. Когда мы отъехали достаточно далеко, я наконец почувствовала, как выветривается опьянение музыкой, после которого остался легкий озноб.

В конце ночи мы доехали до края леса, острого, как нож. Дорога из узкой ленты превратилась в широкую белую полосу. Луна сошла на нет, и из-за горизонта выкатилось солнце, но на один сияющий момент оба светила встретились в небесах, породив фейерверк света, наполнивший меня беспричинной радостью.

Пока Пряха не повернула к замку.

Дом.

Это слово всплыло из позабытого тайника внутри меня – там же хранилось имя Верескового короля, оттуда исходило узнавание контуров этого мира, подобно тому, как я ощущала очертания собственного тела в темноте.

Замок выглядел как брошенная ребенком игрушка. Дорога обтекала его кругом, как река – остров, и он вырастал посреди дороги, созданный из того же белого камня. Он весь порос башнями, был испещрен мутными окнами и кое-где сохранял остатки скальной породы. Посреди вздымалась узкая башня с горизонтальными бойницами. Все строение было окутано пеленой тумана – дышащим коконом вечной непогоды.

Я тяжело спешилась, чувствуя во рту привкус желчи.

– Я туда не пойду.

Пряха расхохоталась, и я шарахнулась от нее. Она снова изменилась. Теперь ее лицо округлилось, волосы стали даже короче моих. Одета она была в рыцарские доспехи.

– И все же, – сказала она, держа руку на рукояти короткого меча, – пути наружу нет, если прежде не войти вовнутрь. Войти в давным-давно, Трижды-Алиса.

Ее последние слова породили эхо, долгий отзвук. Будто призванный скрыть их настоящее назначение.

Не доверяй ей. Но сердце мое замедляло ход, и разум не находил спасительной лазейки.

Туман клубился и вращался сам в себе, двигаясь, как пар над горячим чаем. Вокруг меня собиралась черная тень, аура головой боли, сужающаяся конусом в направлении шипастого силуэта замка. Мы катили велосипеды рядом с собой, приближаясь к нему, и в какой-то момент я перестала умолять, сама того не заметив. Мой разум был на удивление пуст.

Заднее колесо велосипеда Пряхи тихо стрекотало на ходу, будто ему что-то мешало. Я нагнулась и увидела игральную карту на его спицах.

С карты на меня глянуло лицо Дважды-Убитой Катерины – два ее лица, зеркально повернутых друг к другу, образ карточной дамы. На верхней половине она выглядела только что наевшейся и яркой, на нижней – иссохшей, со скунсовой седой полоской в волосах.

Пряха сорвала карту и разорвала ее надвое.

– Беженцы, – пробормотала она сквозь зубы. – Со своими идиотскими шуточками.

При виде жестокого лица Катерины я пришла в себя. Тень вокруг меня стала прозрачной, и я смогла разглядеть пятна оранжевого рассветного света на белом камне, высокие деревья одичавшего сада вокруг замка. И собственные руки, торчавшие из рукавов туники, как конечности ледяного пугала.

– Элла, – прошептала я. – Мама.

Пряха взглянула на меня в пол-оборота.

– В сказку идешь только ты, остальным нечего там делать, – сказала она. – Прямо сейчас ты должна избавиться от другой своей жизни, иначе ее запах учуют у тебя на коже. – Она растянула губы в улыбке, которая должна была казаться ласковой, но плечи мои сами собой расправились, готовясь к обороне. – Они будут ревновать. Самый быстрый способ покончить с делом – это его начать, а такое начало тебе не очень-то поможет, верно?

Меня покоробило от ее снисходительного тона. Самый быстрый способ покончить с делом – как будто она правда верит, что у меня это получится. Но она ведь не верит. Никогда не верила. Не за этим она привела меня сюда.

Она была тюремщицей, возвращавшей беглянку обратно в камеру, а я ей это позволила. Повелась на идиотскую приманку – будто где-то внутри спрятан ключ.

По мере нашего приближения замок все вырастал, а я чувствовала, что уменьшаюсь с каждым шагом. Башни заострялись, но все остальное, наоборот, сглаживалось и тускнело: запах зелени, цветочной пыльцы и дождя, дымный привкус утра. Пение птиц и ветра стало тихим и прерывистым, как будто я слышала его сквозь плохие наушники, и вовсе оборвалось, когда мы ступили на замковый двор.

Я глубоко вдохнула воздух, желая ощутить его вкус на языке – но вкуса не было. Замок был мертв.

– Он не мертв, – сказала Пряха. – Он просто остановился. Механизм застопорился без шестеренки.

Я всполошилась.

– Как вы…

Она не дала мне договорить, нетерпеливо качая головой.

– Раньше начнешь – раньше закончишь.

У механической невесты в паланкине были глаза Пряхи, осознала я. Если Пряха создала здесь все, могла ли она создать некоторых из нас по своему образу и подобию? Она умела менять лица, но от своих глаз избавиться не могла.

Я на миг закрыла глаза и увидела свою руку, открывающую ворота «Орехового леса». И свою руку здесь и сейчас, толкающую высокие каменные двери замка.

Первым, что я услышала, была музыка. Лихорадочный и нестройный фрагмент на две ноты, все повторявшийся и повторявшийся по кругу. Мы вошли в чертог, высокий и широченный, как спортзал, позолоченные украшения по его углам сглаживались какими-то темными волокнистыми пятнами, в которых я опознала птичьи гнезда. П-образный стол в центре зала был заполнен людьми. Жующими, смеющимися, шепчущимися друг с другом, разрезающими куски мяса на блюдах… Выделялся и источник кошмарной музыки: кудрявый парень в грязно-зеленой одежде, игравший на скрипочке. Вернее, яростно пиливший смычком туда-сюда – конвульсивным движением, которое, казалось, причиняло ему боль.

Я замерла, и Пряха подтолкнула меня в спину.

– Не бойся. Страшнее нас в этом замке ничего нет.

Так что я начала пробираться вперед, будто двигаясь сквозь толщу воды и каждую секунду ожидая, что скрипач сейчас обернется и прекратит свою ужасную игру. Но он меня не замечал. Как и никто из гостей за столом не обратил внимания на нас – на Пряху в доспехах и на меня в джинсах. Неправильность движений людей страшно царапала взгляд – и тут в едином жутком озарении я поняла, что происходит.

Их заело. Всех до единого. Они двигались, как бабочки, насаженные на булавку, повторяя раз за разом свои последние содрогания на свободе.

Мучительные звуки, издаваемые скрипкой, состояли из пары повторяющихся нот. Женщина в тяжелом нарядном головном уборе поднимала нож к губам и снова опускала его, и опять поднимала, и опять, и опять. Мужчина, запрокинувший голову от смеха, бесконечно издавал один и тот же смешок, хрипло выходивший из сухого горла, которое, должно быть, было изодрано в кровь. Я медленно обошла музыканта и зашла спереди, чтобы взглянуть ему в лицо. Голова его была опущена над инструментом, темные кудри заслоняли лицо завесой, но все же я смогла встретить взгляд его глаз, вытаращенных и полных сплошным темно-синим страданием.