Ореховый лес - Мелисса Алберт

Я взорвалась внутрь себя, не имея рта, чтобы кричать, мой разум расплавился, как пластмасса в огне, и последняя моя мысль была о безумных голубых глазах Пряхи, прожигающих насквозь стекло моего тающего сознания. Потом я стала ничем, и была тьма.

Тьма была глубокой и колеблющейся. Она расходилась от краев моего Я. Все вокруг было – эхо и пульсация, плавание в невесомости, сон и пробуждение, и отдаленный голод. Что-то выжидало в моем крохотном сердце: готовность. Далекий гнев. Я всасывала его, как сладкую воду. А потом был толчок, потрясший все мое существо, и бархатная тьма прорвалась посредине. Вне ее был холод и ужас, и ослепительный белый свет.

Первым, что я увидела, было лицо – красные щеки и водянистые глаза. Лицо не моей матери. Я жила у нее под сердцем, быстрым и беспокойным, слишком долго, чтобы не знать, что это лицо относилось к другому сердцу. Водянистые глаза смотрели на меня, в них отражался страх и что-то еще – удовлетворение. Хотя слов для этих явлений у меня еще не было. Две грубые руки подхватили меня и развернули.

Следующее лицо, которое я увидела, выйдя наружу изнутри, соответствовало биению сердца, под которым я росла девять месяцев. Широкий рот, мокрые пряди светлых волос. Глаза – жарко-карие, как влажный мех. Женщина сжимала руками окровавленные простыни. Она взглянула на меня – и отвернулась. Моя мать.

Но это слово всколыхнуло какой-то другой образ в моих новорожденных мозгах. Мама. Я увидела другое лицо – молодое, с непослушными черными волосами, увидела руки с длинными гибкими пальцами. Она переплетала пальцы с моими и говорила, успокаивая пульсацию гнева у меня в висках. Считай до десяти, Алиса.

Щупальца сказки потянулись снизу вверх и обхватили меня, как лианы плюща, обрушивающие башню. И я все забыла.

После этого стало очень легко отдаться на волю сказки, дать ей происходить со мной. Я была принцессой. Я жила в замке. Мои глаза были такими черными, что впитывали свет. Братья и сестры боялись меня; они разбегались, как кролики, едва заслышав стук моего серебряного мячика. Мой отец был – грива черных волос, взметавшихся за спиной, когда он выходил из комнаты, громовой голос, пугавший служанок. Моя мать была безмятежной сказочной королевой на дальнем конце стола, перебиравшей струны лютни или нити очередной никому не нужной вышивки.

Я росла. Я росла прыжками. Еще вчера старший брат дразнил меня, а наутро после моего семилетия получил свое, когда я проснулась выше его ростом. Мои кости вытянулись за одну ночь. Это было мучительно. Как будто в моих суставах взрывались ядовитые звезды.

Но в остальном мне было хорошо и свободно. Мне не составляло особого труда держать темноту под контролем – я отдаленно помнила, что когда-то, при других обстоятельствах, это уже умела. Где-то, где я была уже взрослой. Когда я слишком сильно задумывалась об этом, перед моими глазами трепетало что-то вроде серебряной паутины. Когда переставала думать – взор очищался.

Были и другие намеки, что в моей жизни когда-то существовало что-то еще. Некая тайна, жившая по ту сторону и готовая расколоться, как яйцо при вылуплении птенца. Иногда ночью я слышала, как о мое стекло ударяются камешки – будто кто-то стучал по нему ногтями. Иногда я видела лицо, казавшееся мне почти знакомым, смотревшее на меня в безлюдном месте – в лесу среди ветвей или из глубины замерзшего двора. Если я слишком долго вглядывалась в это лицо, в глазах вспыхивали серебристые искры, от которых болела голова, так что я старалась не всматриваться.

Быть жестокой было приятно. Я позволяла гневу обтекать меня, как теплому черному потоку. Мать никогда не наказывала меня – у нее для этого были особые слуги. За каждую полосу, оставленную розгой на моей спине, я отыгрывалась на прочих детях моей матери. Она обращалась со мной не как с родной дочерью, а как с кукушонком. Думаю, она почти убедила себя, что я не ее дочь. Поэтому она ненавидела мои волосы, так похожие на ее собственные.

Лед завораживал меня с тех пор, как я впервые его увидела. На одном из пиров в честь очередной кровавой победы моего отца нам подали колотый лед, политый кремом, медом и лавандовым сиропом. Лакомство проскользнуло мне в желудок и зажгло там тайный огонек. После этого в холодные месяцы я выходила наружу, чтобы сосать сосульки и есть снег. Летом я пряталась по темным углам и старалась поменьше двигаться. Лето было безопасным сезоном для моих братьев и сестер.

Зато зимой приходило мое время. Я играла с ними злые шутки, подбрасывала им всякую гадость в кровати и портила им праздничные балы. Когда младший братишка разбил мое зеркальце, я холодной ночью увела его далеко в лес под предлогом поисков оленя эльфийского короля. Там я бросила малыша на заснеженной поляне, оставив возвращаться домой в одиночку. Через несколько часов его привел в замок дровосек, нашедший ребенка в лесу. Брат так и не посмел рассказать взрослым, что это сделала я.

Когда однажды утром я спустилась к завтраку в теле молодой женщины, спотыкаясь на новых ногах, как новорожденный олененок, отец впервые за все время взглянул мне в глаза. Потом осмотрел меня с головы до ног и обратно. И улыбнулся улыбкой, которая меня испугала.

Вскоре после этого мать объявила, что пришла пора выдать меня замуж. Она хотела этого не ради моего спасения, а чтобы навредить отцу. Так женщина отнимает игрушку у ненавистного ребенка.

Мне было все равно, откуда придет избавление. К тому времени я уже знала, что король на самом деле не отец мне – за несколько месяцев до моего рождения отряд чужих воинов провел в замке несколько недель. Они были родом из ледяных пещер на самой границе Сопредельных земель и подчинялись королеве-воительнице. Ходили слухи, что она недолгое время была любовницей нашего короля. Моя мать отомстила мужу, отдавшись воину, от которого я унаследовала глаза, разрезавшие лед.

Когда повсюду было объявлено о том, что я вошла в возраст, я знала, что получаю право вести себя легкомысленно. Принцесса может устанавливать правила для претендентов на ее руку, даже жесткосердная девушка вроде меня. В середине лета я сказала отцу, что выйду замуж только за того, кто привезет мне атласный кошель льда из дальних пещер. Мной двигала не столько сентиментальность, сколько любопытство.

Нет, это было даже не любопытство, а инстинкт. Я чувствовала – не в первый раз – присутствие некоей незримой силы в своей жизни, властной управляющей ею руки, которая принадлежала не мне. Однажды это чувство заставило меня бросить игрушечную тележку брата в камин. То, как он осторожно вытягивал ее из пламени за ручку, слишком напомнило мне меня.

Претенденты все прибывали. Они приносили мне лед – но не из пещер. Я узнавала это по его виду, на ощупь и на вкус: лед из амбара, выкопанный из-под слоев опилок, лед из замерзшего ручья, лед с ледника на вершине горы. Лето перешло в зиму, и еще никто не выполнил моего задания.

Братья, которые в конце концов победили, оба были высокими, с волосами цвета лисьего меха, – но на этом их сходство заканчивалось. Старший брат был широк в груди, тверд, как кремень, с непроницаемыми карими глазами. Представляясь моему отцу, он не удосужился умыть лицо. Младший брат стоял у него за спиной, глядя в пол. Он был худым и переминался на месте. Он выглядел как человек, которого я могла бы сломать.